Крокодиловы слезы в письмах из зоны

Он пришел в редакцию к концу рабочего дня. В серой «толстовке» с капюшоном, хотя на улице было не жарко, с клюкой, на которую обычно опираются старики, с жалким лицом молодого еще человека. Задержанный на вахте, он начал свое повествование, а мое девичье сердце буквально сжималось от жалости.В ТУПИКЕ
– Сам я не местный. Приехал в Орск из Оренбурга: родные, живущие в Первомайском, пригласили на похороны. В доме вдруг вспыхнул пожар, я сильно обгорел, попал в больницу. Ожоги заживали плохо, на ноге началась экзема, из-за которой меня переправили в кожный диспансер. Уже три месяца прошло с момента несчастного происшествия, в кожном меня пока кормят, дают переночевать, но подходит время выписки. Хочу добраться до дома, но в кармане ни гроша, а документы сгорели.
Вот, собственно, и весь рассказ. Как говорится, поскользнулся, упал, очнулся – гипс. Ничего особенного, но душу пронимает. Как это комментировать, что советовать человеку, оказавшемуся в тупике? Откуда-то из глубины начинает дергать сердце чувство вины. Он пришел за помощью, а ты ничего не можешь поделать, да еще приходится задавать неприятные вопросы, ответы на которые невнятны и уклончивы. Его щемяще жаль, ему хочется верить, хотя разум протестует: открой глаза, у твоего посетителя насквозь пропитый голос.
Почему он не идет к тем самым родственникам с Майки, из-за пожара в доме которых стал инвалидом? Вероятнее всего, потому что поминание усопшего закончилось пьяной дракой или этот человек стал виновником пожара. Неудивительно тогда, что родня к себе теперь на пушечный выстрел не подпускает.
Почему не свяжется с Оренбургом? Оказалось, дома осталась одна мать, телефона у нее нет. Почему же сама мать не беспокоится за сына, который вот уже три месяца как сгинул? В порядке вещей, по-видимому.
Да, возможно и даже скорее всего, он сам виноват. Таких вокруг нас – сотни. Живут как придется, а как припечет – бросаются за помощью, потому что сами себе помочь не могут, а чаще всего и не хотят. Но обнаруживается, что сострадание и взаимовыручка собственноручно утоплены в граненом стакане. А если представить, что в такую передрягу попал нормальный человек? Так же приехал к дальней родне, документы сгорели, родня видеть не хочет, потому что якобы ты виноват. Но при этом ты не пьешь. Что-нибудь меняется?
Пожалуй, да. Можно, например, подзаработать где-нибудь 250 рублей на автобус, благо, теневой рынок труда неистребим – найти временное местечко нетрудно даже без документов. Можно даже отправиться в Оренбург пешком – хоть какой-то вариант за неимением лучшего. На улице весна, дня за три добраться можно. По крайней мере, так сделала бы я. Но куда этому со своей клюкой?
– Наверное, я ничем не смогу вам помочь.
Криво улыбнувшись, он вышел, его хромающий силуэт проплыл мимо окна.
ПИСЬМО
В жизни хватает своих проблем, чтобы забивать голову еще и чужими. На следующее утро о несчастном посетителе я уже не помнила. Однако на работе ожидало продолжение истории, причем в совершенно ином ракурсе.
– Тебе тут письмо принес какой-то, – известили на вахте.
На листке в клеточку подпись красной пастой: «Строго конфиденциально». В лучших традициях жанра бумага пропитана запахом пусть и не французских духов, но дешевого одеколона, а первые строки многообещающе интригуют: «Я к вам пишу, чего же боле…» Далее следует шестистраничное душеизлияние зека со стажем.
Да, он оказался зеком. Никаких похорон и родни на Майке, разумеется, в помине не было. Просто Игорь, как он назвался, «хотел узнать реакцию прессы на нужду человека из ниоткуда». Что касается его якобы настоящей истории жизни, то она достойна стихотворной формы, а положенная на музыку могла бы стать настоящим хитом отечественного шансона. Мать-проститутку лишили родительских прав, когда сыну было шесть лет, отец с ребенком уехал в Ригу, но даже он, серьезный образованный человек, не смог вырастить законопослушного гражданина. В 11 лет Игоря отправили в спецшколу. Нога у него действительно сгорела, но не в бытовом пожаре. «После освобождения воры в законе забрали меня в Москву, я стал членом так называемой Долгопрудненской преступной группировки. Однажды под обстрелом милицией моей машины серьезно обгорел, одна нога лишилась сухожилий мышц».
Сплошная романтика, одним словом. Группировки, кровища, воры в законе… Чего только не придумают, чтобы вызвать проникновенную жалость в женском сердце! Просто удивительно, как любят заключенные писать душещипательные истории. Откройте раздел «Знакомства» в любой газете – и увидите, что добрая половина ищущих отбывает срок в местах не столь отдаленных. А уж если сами дадите объявление, как с целью эксперимента поступила одна моя знакомая, – держитесь! Зеки-графоманы просто завалят вас своими письмами. Каждая страница будет содержать крик: моя жизнь в твоих руках, я хватаюсь за соломинку, хочу любить и быть любимым. Вам расскажут о том, как устали от фальши, лжи, лицемерия и одиночества среди толпы, о том, что «нерастраченная нежность копится, просится наружу, а потребность заботиться о ком-то заставляет подобрать бездомного котенка, чем-то похожего на тебя самого». И так далее. Витиеватые фразы отточены до возможного в этом жанре совершенства, героические подробности подаются со вкусом, знатоки прекрасно знают, куда бить. Потому что пишут такие письма сотнями. Возможно оттого, что на мало какие из них приходит ответ. Но это тема отдельного разговора.
Как и полагается, самым ярким аккордом в письме Игоря оказался заключительный. «Я буду заходить в редакцию хотя бы ради того, чтобы видеть тебя». И действительно, к ужасу вахтеров, начал было захаживать. Но во время первого же визита пришлось внять моей настойчивой рекомендации о том, что целесообразнее навещать не меня, а соцзащиту, чтобы обзавестись-таки паспортом.
Письмо – вещь интимная. Оно располагает к доверию, рефлексии. Задевая тонкие струны души, рождает в ней острые чувства. В данном случае речь о сострадании. А с чувствами не шутят. Так что если тебе не верят, значит, веру убил кто-то до тебя.