Чего не знал Белинский

Виссарион Белинский был молод и горяч. Язык его был боек. Поэтому свое призвание нашел в журналистике.Но вот беда: в реакционное постдекабристское время все темы, кроме литературы, были под запретом. Белинский стал прореволюционным, демократически настроенным литературным критиком. И имел успех. Хотя порою им овладевало отчаяние.
«Доколе, – размышлял он, – доколе цензура помыкать будет нами? Доколе слова иметь мы не сможем, все только о писательском мастерстве говорить в печати будем? Да и о том – осторожно, с оглядкой…»
– Но будет время. Будет время… Лет через полтораста всё, всё будет по-другому, – говорил он себе.
Как-то раз, бродя в раздумьях по сырым петербургским улицам, наткнулся Белинский на странного человека. Не станем объясняться долго, скажем только, что человек этот был путешественником во времени и предложил он великому критику своими глазами взглянуть на будущее.
Покашливая (проклятая чахотка!) Виссарион Григорьевич внимал хитрому изобретателю.
Когда услышал он, что николаевскому проклятому царствованию еще 15 лет длиться, а до окончания его он не доживет, то согласился покататься на чудной машине времени. Авось лучшую эпоху увидеть удастся.
Раз! – и сразу больше века вперёд отмотал.
Выходит. Видит – парк. Скамейки. На скамейке мужчина сидит, читает газету. «Литературная»! Это ж еще Пушкиным основанная! Обрадовался критик, сел рядышком:
– Позвольте узнать, что пишут…
– Известно, что. Строй наш всё поругивают. Смотри!
Впился критик глазами в газетную полосу:
– Позвольте, но где же? Ничего подобного тут нет.
– А ты хочешь, чтобы тебе прямо так и сказали? Учись читать то, что невысказанным осталось!
– Как же... Почему?!
– А Магадан? Тюрьма, лагеря, ссылка. «Почему?» А то не знаешь! Э, да не провокатор ли ты? Иди-ка лучше отсюда.
«Рано вышел, рано. Не стали еще люди свободными», – пробормотал Виссарион, снова нажимая на кнопку.
И – еще на несколько десятков лет вперёд. И попал он сразу в благословенный двадцать первый век. Увидев пёстро одетых людей на улицах, зеркальные витрины и асфальтированные тротуары, критик даже прослезился:
«Эх, жаль, друг Герцен не видит…»
О чем же пишут газеты этого счастливого времени? Уж, наверное, они не молчат, видя несправедливости! Белинский спросил дорогу, отправился прямо в ближайшую редакцию.
Там в коридоре он встретил человека, устало глядевшего в окно. Это был сам редактор.
Наш литератор направился к нему:
– Позвольте, я пожму вашу руку!
– А ты кто вообще? Одет как-то странно… Из маргиналов что ли?
– Я – Белинский!
Редактор даже не обратил внимания на временнОе несоответствие. За долгий век на своем посту он ко многому привык. Только спросил вяло:
– А, демократ?
– Да! – гордо ответил неистовый Виссарион. Но не уловил ноток радости в голосе собеседника.
– Ну, гляди, вот она – демократия… Добились своего. Сначала мы возмущались: дайте свободу слова. Теперь бизнесмены возмущаются: купцы, заводчики – понимаешь?
– Нет…
– Знаешь, что такое «упущенная выгода» и «защита деловой репутации»? Мне вот сейчас суд грозит, тяжба. Одна, другая, третья – в год их, знаешь, сколько? Одного с «неправильным контекстом» в газете подал, другого вообще не назвал, а ему хотелось… третий – хлеб делает, а люди в этом хлебе гайки находят, а ты писать о том не смей – клиентов у него отнимешь. И – снова иск, ой… – редактор только рукой махнул.
– Но вы же правы! Гайки в хлебе – это возмутительно!
– Да. Только они скажут, что это клевета, и свидетелей вдвое против моего найдут. А если даже и не суд… Отношения испортишь, и рекламы от них уже не видать. Тоже плохо.
– Пусть! Зато вы сказали Правду!
– Правда… Вот ты хочешь кушать? Хочешь. А у меня коллектив – тридцать человек. И все кушать хотят. И детки их хотят. Вот где правда. Деньги-то не правда приносит, а реклама. И тираж.
– Неужели нет другого выхода? – великий демократ был в растерянности.
– Почему? Есть. Можно продаться с потрохами депутату какому-нибудь или мэру (по вашему – председатель дворянского собрания, что ли?). Только это еще хуже. Тут-то мы хоть сами себя прижимаем. А там – чужая рука направлять нас будет… Где деньги, там власть.
– И что же вы? Против совести своей идёте?! – предок свободной печати был на грани отчаяния…
– Слушай, ты, правда, Белинский или прикидываешься? Уж ты-то должен понимать, как это делается: не открытым текстом, а бочком, бочком. Там – намекнуть, здесь – недосказать или шуткой обмолвиться. Читатели тоже грамотные, понимают, что к чему… Между строк читают, вспомнили прошлое…
Редактор вздохнул:
– Только мне – стыд. Я сам за демократию, за то, чтобы не было этого «между строк», боролся двадцать лет назад! Глупый был…
– Крепись, товарищ. Будет время – умрет цензура, и тогда… – критику так хотелось утешить потомка, что он заговорил стихами.
– Будет время – ты умрёшь, и я умру, – прервал его редактор. – А цензура, она – вечна. Вечна она, брат мой...
И заплакал тогда мятежный критик. Сел в свою машину и обратно полетел. Жаловаться полетел. К Гоголю и Герцену.

Оксана Романова