Подранки

На моем рабочем столе прижился маленький серый мышонок. Сидит под кактусом, подпертый стопкой бумаги, чтобы не заваливался набок, нелепый, неуклюжий, с несимметрично прикрепленными глазками и прошитый розовыми нитками. Это подарок. Мышонка сделали ребятишки из социально-реабилитационного центра для несовершеннолетних «Росток».
Кто живет в казенном доме
Есть несколько оснований для того, чтобы ребенок был помещен в «Росток»: по направлению Управления социальной защиты, органов опеки, акту ПДН и даже личному заявлению. Главное, здесь живут дети на полном государственном обеспечении из семей социального риска от 4 до 18 лет. Предположительно временно. До тех пор, пока семья не преодолеет трудности, не вернется в нормальное русло. Но на практике многие дети живут в «Ростке» годами. Учреждение рассчитано на 80 мест. 10 детей посещают группу дневного пребывания, остальные 70 – круглосуточно.
С детьми работают воспитатели, психологи, социальные педагоги, педагоги дополнительного образования, социальные работники. Работа ведется сразу по нескольким направлениям: социально-психологическое, социально-бытовое, социально-правовое, социально-медицинское и речевое. Это все казенные слова, а по сути, детей учат жизни в обществе, секретам человеческого общения, простейшим житейским и бытовым навыкам. А еще лечат. Не столько тело (в «Росток» поступают дети, предварительно прошедшие медицинское обследование), сколько душу. Маленькую, истерзанную, больную душу.

У каждого – своя боль
Виталий (10 лет). Родился в тюрьме. Там же посещал детский сад. После освобождения мать вместе с мальчиком приехала в Орск. Вела асоциальный образ жизни, пила. Ребенок был предоставлен сам себе, бродяжничал, попрошайничал. Был подобран на улице сотрудниками РОВД. В «Ростке» живет 3 года. Здесь он пошел в 1-й класс, научился читать и писать, увлекся спортом. Недавно в группе отмечали его день рождения. Друзья своими силами испекли для Виталия яблочный пирог, украсили свечами, сказали много добрых слов.
По словам воспитателей, Виталий – добрый, отзывчивый мальчик. Но порой он становится замкнутым, обидчивым, раздражительным. За все это время мать ни разу не навестила сына. Но он ждет. Надеется, что однажды она появится на пороге – самая добрая, самая красивая, самая заботливая и заберет его Домой.
Сестры Таня и Оля (10 и 11 лет). Мать родила их вне брака и продолжила разгульный образ жизни. Была осуждена за кражу. Девочки жили у бабушки. Но у старой женщины, подорвавшей здоровье из-за похождений дочери, не хватило сил поднять девочек. Она умерла. А сестры попали в «Росток». На протяжении 3 лет сотрудники «Ростка» не могут установить статус девочек. Известно, что три года назад мать Оли и Тани освободилась из мест лишения свободы, но до дома так и не доехала. Удалось найти свидетеля – женщину, которая возвращалась с ней из тюрьмы. Она показала, что на одной из железнодорожных станций горе-мамаша нашла себе приятеля и решила у него погостить. На этом ее следы обрываются. А девочки ждут…

Виктор (11 лет). Папа пропал без вести. С тех пор мама занята устройством собственной жизни. Кочует от одного сожителя к другому. У Вити есть старший брат, которого приютили родственники в деревне. Мальчик помнит, как мать оставляла детей надолго одних в комнатушке общежития. Старший брат приносил маленькому Вите хлеб и размачивал его для малыша, а по ночам в темноте рассказывал сказки, чтобы тот не плакал от страха. Время от времени женщина возвращалась к сыновьям – избитая, больная, затасканная. Как-то мать с мальчиками устроилась на работу к предпринимательнице. Та из сострадания предоставила не только работу, но и жилье, разрешила забирать излишки с огорода. Некоторое время женщина добросовестно работала, но потом опять запила и ушла к своему сожителю.
Уже несколько лет Витя живет в «Ростке». В прошлом году у мальчишки случился срыв, и он сбежал из реабилитационного центра. Ушел искать мать. А сотрудники центра кинулись искать его. Нашли сожителя мамаши, но ни женщины, ни Вити там не оказалось. Скоро позвонила предпринимательница: «Витя который день прячется у меня во дворе в баке для воды». Приехали, забрали. Мальчик плачет:
– К маме хочу.
– А ты ее видел?
– Видел издалека.
Чтобы как-то успокоить ребенка, свозили Витю в гости к старшему брату.

Маша (10 лет). Ее мама – психически больная женщина, при этом детей рожает одного за другим и оставляет по приютам. В «Ростке» девочка живет 4-й год. За это время мать ни разу не навестила девочку. Несмотря ни на что, Маша все время ждала встречи, просилась в гости. Сотрудники «Ростка» вняли ее просьбе и отвезли к матери. Мама встретила девочку вопросом:
– Ты кто такая?
– Это же я – Маша!
Девочка оглядела свое прежнее жилище. Горы мусора. Грязь. Копошащийся в куче тряпья малыш. И вернулась в «Росток». С тех пор девочка ни разу не просилась к маме. Впрочем, сотрудникам «Ростка» стало известно, что бабушка Маши прошлой зимой замерзла в собственном доме, а мама исчезла в неизвестном направлении. Статус девочки не определен.

Прости, мышонок!
Все, что я сейчас написала, несомненно, важно, познавательно и так далее. Но оно не передает тех эмоций, того душевного состояния, которые довелось пережить мне. А без этого весь пересказ, вся сухая статистика не имеют смысла.
Мы шли по кабинетам и помещениям «Ростка» с заместителем директора по УВР Раисой Захаровной Невлютовой. Самые маленькие ребятишки в этот час спали. Многие дети были в школе, на занятиях в секциях и кружках. Несколько девочек занимались с педагогом в детском кукольном театре. Девчонки всегда остаются девчонками. Сколько я ни просила их не позировать перед объективом фотоаппарата, а заниматься своим делом, они продолжали кокетничать и вставать в эффектные, по их разумению, позы.
А вот с мальчишками получилось иначе. Несколько ребят занимались с психологом. Уже из коридора было слышно, что происходит нечто интересное. В кабинете была сооружена странная конструкция, по которой мальчики должны были пройти, поддерживаемые педагогами. Не знаю, что именно подразумевало упражнение, но для себя я определила его как тест на доверие. Мальчишки шагали по шаткой конструкции, а их подстраховывали руки педагогов. Кто-то из ребят отважно шагал, лишь чуть-чуть придерживаясь, кто-то крепко держался за руки педагогов. И все они отреагировали на наш приход. Они хотели, чтобы новый человек заметил их, оценил. Один мальчонка тут же завернулся в шаль, мол, полюбуйтесь на меня. Пара других вдруг заинтересовалась парящей под потолком белой птицей, еще один обнял Раису Захаровну.
– Возьмешь меня к себе домой? – услышала я его просящий шепот.
Я обратила внимание на маленького стриженого пацаненка. Он упорно отталкивал протянутые к нему руки педагогов, упрямо повторяя: «Я сам. Я сам!» Всем своим видом давая понять, что справится без посторонней помощи, причем не только с таким пустяком, как хождение по мягким кожаным кубам, но и с жизненными трудностями. А тут кто-то из ребят попросил показать, что же мне удалось запечатлеть фотоаппаратом. Я включила режим просмотра, мальчишки обступили меня толпой и склонили головы. И вдруг этот маленький стриженый поднырнул под мою руку, мол, так смотреть удобней. И замер. Мальчишки галдели, обсуждали, смеялись, а он тихо стоял в кольце моих рук. «Сенсорный голод», – пришло мне на ум понятие из какой-то книжки по психологии. Это когда ребенку не хватает прикосновений, ласки, физического контакта с дорогими людьми. Здесь, в «Ростке», утолили его физический голод, пытаются протянуть ему руку помощи не только фигурально, но и буквально. А он отталкивает: «Я сам!» И вдруг почему-то прижался ко мне, совершенно незнакомому человеку. У меня ком встал в горле. Я не заслужила такого доверия.
Всю ночь вертелась в кровати. Все мучилась. Конечно, размышляла я, опекунство над ним оформить не смогу, но можно было бы хоть приглашать мальчонку домой по так называемому гостевому режиму. И тут же нашла тысячи причин, по которым не могу сделать даже этого. И в выходные я нередко работаю, и обнадеживать ребенка права не имею, и не справлюсь... Одним словом, малодушно спасовала перед трудностями, серьезными душевными затратами, ответственностью за чью-то жизнь.
После каждого такого визита мне нестерпимо хочется тарабанить в двери высоких кабинетов, требовать, объяснять, что так не должно быть. А теперь все время думаю, есть ли у меня на это моральное право? Наверняка у людей, которые могли бы что-то изменить в жизни этих детей, есть не менее объективные и веские причины оставить все как есть. Зачем тогда пишу? А вдруг среди горожан найдется пара людей, у которых хватит великодушия и мужества хоть чуть изменить к лучшему жизнь одного-единственного ребенка?

Татьяна Зиннатуллина