А горе здесь тихое

Сегодня много такой кривды, которая внушает нам, что человек плох, а жизнь безысходна и черна. Это гадкая ложь. Потому что она даёт право замордовать и оскотинить человека. Этой лжи противостоят терпение и неумолимая воля к жизни обычных людей. Самое поразительное, что он никогда не унывает, не жалуется и по-стариковски не охает. Потому даже взрослые похмельные мужики, даже отморозки пацаны, часто сидящие «под шмалью» на лавках, его не трогают, не задирают, уважают. Есть какая-то природная в нём сила, хотя с виду - обычный «пенс» с одышкой, авоськой, в слинявшей куртке от советских кутюрье. Вечно смолящий «Приму» и хитрым взором обводящий двор. Ему - 71 год, но даже малолетки называют его дядей.
- Взял и выжил, - любит повторять дядя Витя, когда его спрашиваешь о прошлых временах. И косо с иронией глядит на прочих старичков, когда те с блаженством и наперебой вспоминают былые «сытые» времена.
Есть категория людей, переживающих жизнь, а не проживающих её. Хотя и у тех, и у других всё вроде одинаково. Те же проблемы, те же заботы. Всю жизнь дядя Витя пахал на заводе. Несмотря на природную интеллигентность, образованность, был простым инструментальщиком, пиком его карьеры стало место сторожа в школе по соседству с домом. Годам к пятидесяти образовалась у него большая семья. Там были маленькая сварливая жена, двое довольно инфантильных детей и внук, в 14 лет оказавшийся в спецколонии. А еще были древняя пергаментная старушка - тётка жены и её облезлая, слепая от прожитого болонка.
Теперь оба сына неизвестно где, внук - по тюрьмам. Все прочие домочадцы покинули бренный мир, оставшись в этом только на листках ровно обрезанной пожелтевшей фотобумаги.
Однажды пожаловали к дяде Вите гости. Кто-то донёс, что у старика, живущего одиноко, целая трёхкомнатная. Конечно, планировки далеко не улучшенной, брежневской, но всё-таки.
- На кой, - рассудили дельцы, - деду хоромы?
И пришли балакать о выгодной сделке. Взамен квартиры обещали старику уголок в коммуналке да прибавку к пенсии. «На похороны», - шутил потом дядя Витя. Поначалу он призадумался, хотел было и впрямь совершить обмен - пожить нормально хоть перед смертью, но образумился.
- Да ты что, Витя, - кричал друг-пенсионер Михаил Сергеич, высохший, как дерево в засуху, долговязый старик, - они ж тебя по миру пустят. Не будет тебе ни денег, ни угла!
В свой повторный визит квартирообменщики неприятно удивились - дядя Витя встретил их с охотничьим ружьём. За его спиной с гневной гримасой маячил 69-летний Михаил Сергеич. Ружьё, конечно, было без патронов, да и патронник был просверлен, но в целом картина выглядела устрашающе.
С дядей Мишей дядя Витя в друзьях давно. Когда Михаил Сергеич завязывал пить - в очередной, двадцатый, раз - дядя Витя пришел ему на помощь. Уж и не знаю, как там было, но завязал с сивухой Михаил Сергеич основательно и благодарит за это именно Витю.
Началась пьянка со смерти жены, в которой Миша не чаял души. Врачи поставили диагноз «рак». А через три месяца она умерла. Вроде как бы и один Михаил остался. Сначала от тоски, а потом из-за хронического алкоголизма дядя Миша пил десятилетиями. Однажды даже на нары из-за пьянки попал.
- Получил аванс… - начинает он свой рассказ. - Обмыл с соседом, пиджак с деньгами у него оставил, проснулся, захожу к нему: «Похмели», а он: «Нечем». Я: «Где мой пиджак?» Он: «Не видел». Ах, ты, говорю, безбожная морда, трудового человека грабить… А в углу черенок от лопаты лежал…
В общем, в том пиджаке Мишу и осудили.
Все свои подвиги Михаил Сергеич совершал в состоянии сильного алкогольного опьянения. Это были действительно подвиги, если не вспоминать тот пиджак. Пожалуй, это был единственный в жизни человек, чье совершенно скотское пьянство не вызывало у большинства окружающих отвращения. Это был классический алкаш. Впрочем, классических вы наверняка видели, а вот алкашей-героев вряд ли.
Однажды в подвале дома напротив произошёл пожар. Мамаша из квартиры на первом этаже ушла в магазин, оставив годовалого ребёнка спать в коляске дома. Дым из подвала между тем заполнил весь подъезд. У женщины - истерика, ей кажется, что горит в квартире. Соседи в подъезд не пускают, говорят, задохнёшься. И тут вдрабадан пьяный Михаил Сергеич, влекомый неведомым ветром, берёт у неё ключи и ныряет в подъезд. А открыв окно уже в квартире, передаёт женщине коляску с младенцем.
Спустя пару лет он, в полной отключке ползущий домой, стал свидетелем довольно обычной истории в ночном сквере. Какие-то юные отморозки напали на каких-то юных барышень. Что именно там было, никто не знает, но только Михаил Сергеич разогнал юнцов и барышень спас.
На вопрос, почему он всё это делал, Михаил Сергеич отвечает нехотя: «По пьяни же. Когда трезвый, я сам себе не враг».
Теперь вместе с дядей Витей он сидит и размышляет вслух:
- Не верю я в реинкарнацию, особенно в ту, когда люди в прошлых жизнях были животными. Как так, был в прошлом свиньёй? Человек, живущий единственную земную жизнь, должен и прожить её по-человечески. Чтобы не были эти отпущенные ему годы «по-скотски» прожитыми. Потому что никаких «запасных вариантов» и оправданий скотству нет!
Дядя Витя с ним соглашается, а потом, развернувшись к нам боком и надев очки, принимается читать речитативом. В его руках дрожит бумажный лист.
- И всё же порядок вещей нелеп… кхе-кхе… Люди, плавящие металл, ткущие ткани, пекущие хлеб, кто-то бессовестно вас обокрал… Хочу тебе новые стихи прочитать, - обращается ко мне.
И продолжает чтение. Михаил Сергеич делает при этом страшно серьёзную физиономию.
- Дядь Вить, а вам не кажется, что это как бы уже было написано? - спрашиваю.
- Кажется. Это он водит… - тихо говорит нам и указывает пальцем на потолок.
И все мы с интересом рассматриваем облупленную потолочную штукатурку.
Я часто вспоминаю этих стариков. И жизнь беспросветную, и личное горе немалое - всё пережили. Но улыбаться умудряются по-доброму. И верить.