Приговоренный дважды. Имена жертв репрессий стираются из памяти орчан

Сквер Славы – самое почитаемое место в городе. Сюда орчане несут цветы тем, кто отстоял свободу нашей страны ценой собственной жизни. Так было и в очередную годовщину Победы. Снова звучали слова благодарности в адрес погибших, заверения чтить и помнить их подвиг. В такие моменты трудно сдержать слезы. Горько, но все же светлеет на душе, когда видишь на камне фамилии близких тебе людей, зная, что в их честь горит Вечный огонь.
Девятого мая сюда приходят не только родственники жертв Великой Отечественной войны. Их скорбь не унять. Они проходят мимо гранитных плит и вдруг замирают: здесь среди других могло быть имя отца. Или брата. Или матери… Но от них ничего не осталось, как будто и не было никогда. Некуда даже прийти и оплакать. И вот уже более восьмидесяти лет не дает покоя вопрос: за что так с ними?

«Всегда надейся на справедливость»
Сколько их в Орске, сразу и точно никто не скажет. Подобного рода статистика в городе скрывается в самом дальнем ящике. Такую не принято извлекать на свет божий. Но разве от этого меньше боль Надежды Александровны Ивановой? Да она родилась с ней.
– Мой дедушка носил фамилию Леонов, был фельдшером, имел в Саракташском районе двухэтажный дом, хозяйство, – вспоминает она. – Семья разрасталась. В тридцатых годах началось раскулачивание. Все отобрали. Братья и сестры отца разъехались кто куда. В основном в Казахстан, а он оказался в Орске. Здесь встретился с мамой, поженились, пошли дети.
С 1940-го Александр Егорович работал бухгалтером треста № 1. Его знали как честного и добросовестного человека. В ноябре 1943-го командировали на участок лесозаготовки, располагавшийся неподалеку от родного села. Начальник ведал сухими пайками и прикарманивал продукты, которые поднялись в цене. Закрывать глаза на откровенное воровство Леонов не стал. Частые стычки сторон завершились скоро и просто. К тому времени в Андреевку перебралась и жена Леонова со старшей дочерью и сыном. Ей предстояло родить третьего ребенка. Тогда-то ей и намекнул нечистый на руку руководитель:
– Своего мужа ты можешь скоро не увидеть.
12 апреля 1944 года за бухгалтером приехали из НКВД. Днем раньше у него родилась девочка. Перед тем как попрощаться, отец взял ее на руки и сказал:
– Меня обязательно оправдают, дочка! Всегда надейся на справедливость.
Может, поэтому ее и назвали Надеждой. Больше она его не видела.

Приговор – десять лет лагерей
А потом наступили беспросветные будни. Они начинались с зарей и заканчивались лишь ночью, когда у матери, одинокой, растерянной и растоптанной, появлялась возможность выплакаться. Наибольшим испытанием оказалась неизвестность. Ни на минуту не покидали вопросы: почему забрали, где он, что с ним? И никто не собирался жене сообщать о судьбе мужа. Через пять месяцев пришло письмо. Выяснилось, что Леонова до августа держали в Оренбурге, затем повезли в Москву. 30 октября состоялся суд. Приговор – десять лет лагерей.
По всей видимости, обвинили его в антисоветской агитации. К тому же придали ей групповой, то есть организованный, характер. Об этом свидетельствует протокол допроса. Вот некоторые выдержки из ответов.
«Я сказал правду, ничего антисоветского я не проводил. Моисеев Михаил Иванович работал в стройтресте в городе Орске. Наше знакомство ограничивалось служебными отношениями».
«Я действительно не знал даже ни одного случая, когда бы кто заявил мне недовольство советской властью, тем более об ожидании какого-то переворота власти».
Политические репрессии с началом войны утихли. У руководства страны появились заботы поважнее. Однако прежний настрой сотрудников наркомата внутренних дел сохранялся. К тому же могли послать на фронт, где стреляют и падают бомбы. Поэтому разоблачения «антисоветских заговоров» в те годы являлись вовсе не редкостью. Созданные искусственно, они позволяли участникам массового террора оставаться в тылу «на страже внутренней безопасности СССР».
Подтверждением тому служит вывод военного прокурора отдела реабилитации В. Панасюгина: «…Мочаров, Григорьев, Беззубов, Сазонов, Потапов, Леонов, Гладышев, Кумзин, Конопля, Миляев, Кадун, Анисимов и Кондратьев были репрессированы по политическим мотивам, а поэтому в соответствии со ст. 1, 2, 3 и 8 ч. 2 Закона РСФСР «О реабилитации жертв политических репрессий» от 18 октября 1991 г. все они подлежат реабилитации».

Непроизносимое слово «папа»
Однако все это произошло много позже, а в 1944-м действовали совсем другие правила и законы. Леонова, видимо как особо опасного преступника, этапировали на самый край земли – в Комсомольск-на-Амуре. Что предпримет жена? Наверняка, замкнется в себе, проклянет судьбу и тех, кто ее сломал.
– Мама со мной, семимесячной, отправилась по адресу, указанному на треугольнике, – продолжает Н. Иванова. – Она заливалась слезами, рассказывая мне об этом. Как она, неграмотная, бедная, решилась на такой путь, не знаю. Любила отца крепко. Везла с собой лук, чеснок, бумагу для писем, сменное белье. Преодолела тысячи километров, нашла лагерь. Меня оставила какой-то бабке, а сама добилась свидания. А через несколько дней – назад. И стала ждать писем. Пять из них у меня хранятся до сих пор. Перечитываю сейчас, всматриваюсь в каждую букву. А сердце выстукивает одно заветное слово «папа», которое я ни разу не произнесла за свою жизнь.
Ветхие листочки с полустершимися строчками карандаша превратились в реликвию семьи Ивановых. Отец не жаловался на выпавшую долю, а все беспокоился за свою семью, оставшуюся без средств к существованию. Последнее письмо, датированное 2 июня 1946-го, вызывает особые чувства. В середине страницы оно внезапно обрывается, после небольшого пробела продолжается другим почерком. Послание дописал сосед по нарам: «Дорогие родители, жена, дети, вам сообщаю, что Леонов Александр вечером в 8 часов умер. Он болел воспалением легких, сильно мучился своей болезнью. Помер, конечно, не он один. Трое ушло до него…Возвращаю вам два фото: Вову и Марусю».

Надежда вернула доброе имя
Семья Леоновых без кормильца очень нуждалась. Дети с малых лет познали тяжелый труд, мать одна поднимала их, выводила в люди. Конечно, они спрашивали об отце, но в ответ неизменно слышали:
– Подрастите малость, расскажу...
Ждать пришлось долго, ведь в тридцать два его уже не стало, документов никаких, что да как, неизвестно. Доброе имя Александру Леонову вернула младшая Надежда только тогда, когда вышла на пенсию. В графе «Отец» анкет, которые ей пришлось заполнять, она указывала: «Умер». Иначе кто ее взял бы на работу? А в систему МВД тем более.
Причем выяснить все обстоятельства, связанные с отцом, стоило немалых сил. Надо знать, куда обратиться. Потом ждать ответа. Да получить дело, изучить его и обнаружить: судили и погубили невиновного. Надежда Иванова потеряла покой, когда нашла справку о смерти и захоронении.

– Отец лежит в какой-то братской безымянной могиле, которую теперь никто не отыщет, а его душа до сих пор мечется неприкаянной, – печалится она. – Эта мысль рвала мне сердце. В один из дней мы с мужем съездили в Андреевку, привезли оттуда земли, отпели ее в орском храме, а затем рассыпали на могилу матери на Первомайском кладбище. Небо было безоблачным. Когда мы подошли к ограде, неожиданно сверкнула молния, но грома не последовало. Возвращались домой – внезапно хлынул ливень. Мятущаяся душа отца после стольких лет нашла пристанище. Я так считаю. Сейчас на могиле стоит гранитный памятник с фамилиями папы и мамы. Теперь есть куда прийти в родительский день.

Окончание следует.

Виктор Гончаренко