«Черномырдинские «дворники» служили мне долго»

Через несколько дней ему – девяносто. Но от жизни он не устал. Конечно, пошаливает сердце, которому требуются таблетки, а нередко и врач на дом. Не спится ночами. Годы стучатся в память наперебой. Каждый – как зарубка острым топором, глубокая и незарастающая, поэтому забыть не получится, даже если сильно захотеть.Сын беляка и внук купца
Вот перед ним картина из далекого 1919-го, когда в дом пришла похоронка на отца, воевавшего у Колчака где-то в Сибири. В узелке - личные вещи со швейцарскими часами. На серебряной крышке выгравирована надпись: «Петру Степановичу Епанешникову – лучшему разведчику». Казачья доля проста и незатейлива: имей коня, сбрую, оружие и будь наготове по первому зову послужить царю-батюшке, присягнув на верность. Главу семейства забрали на Первую мировую, переросшую в Гражданскую и до основания перепахавшую всю Россию. Противоборствующие стороны перетягивали народ, а он, угодив в передрягу истории, не понимал, кто прав, кто виноват. Так и не разобравшись, головы сложило бессчетное количество людей. Не минула горькая чаша и казака из Новоорска. И не одного его, еще младшего брата, близких родственников.
– Мне было четыре года, однако я помню шум и гам во дворе, слезы матери. Я тоже заплакал. Дед пальцем грозит: не смей, ты же мужчина! – рассказывает А. Елисеев. – Практически он меня и воспитывал, пока не заболел. Однажды я пристал к нему: привяжи леску к удилищу. Леску мы изготавливали из волос конского хвоста. Он уже видел плохо, все лежал, свое думал. Все же кое-как наладил удочку. И грамоте обучил, будучи церковным старостой. У него лавка своя имелась. Пачка махорки «Красный медведь», лист папиросной бумаги, коробка спичек стоили 5 копеек. Особо не разбогатеешь, но какой-никакой доход, видимо, имелся.
В 1924-м пошел учиться. Меня, знающего арифметику, посадили сразу во второй класс школы крестьянской молодежи – так она называлась. Один из ребятишек возьми да и скажи: «Какой ты крестьянин, у тебя отец – белогвардеец, дед – купец!» Ну и выгнали, сочли социально опасным элементом. Лет пять перебивался у дяди, ходил за скотиной, нянчил детей. Пришла коллективизация – принялись хватать хозяйственных мужиков, называя их врагами трудового народа, раскулачивать.
Мать вышла замуж за плотника из Кумака. Тот набрал бригаду и подался в Тюменскую губернию на заработки. Через некоторое время прислал письмо: приезжайте, мол. Епанешниковы сели на поезд впятером: в семье подрастали сестренки Маруся, Дуся, Шура. Алексей считался взрослым. Еле нашли отчима, получившего подряд в глухом поселке Беркут. На второй день он отвел пасынка на конюшню, оформил в рабочие, записал на свою фамилию. Так он стал Елисеевым. Доверили пару коней, телегу возить на мельницу 50-килограммовые мешки. Грузил сам. Парня приняли в комсомол, не зная, что он сын белоказака.
А Алешку тянуло на родину. Его, отучившегося на курсах животновода, не отпускали. Помог приятель, сочинивший справку и заверивший ее печатью. В Новоорске, конечно, никто Елисеева не ждал. Устроился в селе Свистун, косил сено, убирал пшеницу за кусок хлеба, ночевал где попало. В Орске набирали на курсы шоферов. «Автодор» располагался возле рынка. Попасть в список оказалось делом нехитрым, а на что жить? На месте нынешней площади Гагарина стояло несколько мазанок. Туда Алексей и попросился на постой, чтобы хоть валенки за ночь высушить. Днем он катал тачки с цементом и кирпичом. Возводился «Локомотивстрой», поднимались жилые дома для будущих тружеников. Неподалеку заканчивались железнодорожные пути, куда прибывали лес, другие необходимые материалы.
Работа оплачивалась сухим пайком, который помог остаться в живых. 1933-й выдался голодным, тут и там лежали трупы замерзших. В шесть вечера начинались занятия, и Елисеев, сдав одноколесный транспорт, спешил осваивать четырехколесный. Через пять месяцев образование завершилось. Экзамен курсант чуть не завалил, заехав быку, шествующему по дороге, под хвост. Хорошо, вовремя нажал на тормоза. Это была первая поездка за весь период обучения. Зато Лешка проворно завел заглохший мотор и включил заднюю передачу. Потому-то права и выдали. Дело оставалось за малым – отыскать денежное место, благо, возможностей прибавилось. Город покрылся густой щетиной лесов эпохи индустриализации. Грамотные кадры требовались и на крекинг-завод.
«Не соответствующий назначению»
– Механик посмотрел на меня с недоверием и решил в первый рейс одного не пускать, сел в кабину, – продолжает Елисеев. – Налегке мы добрались благополучно, но назад, с грузом, взбираясь на подъем, машина закапризничала. «Что это стучит? – кричит механик. А я почем знаю, вам виднее, отвечаю. «Включи пониженную передачу, осел», – ругается он. Кое-как добрались. Наутро мне выдали бумажку: «Уволить как не соответствующего своему назначению». С ней мне оставалось только камеры шин клеить. Правда, от своего я все же не отступал, профессией помаленьку овладевал. Набрался ума-разума, вновь устроился в «Локомотивстрой», а потом на «Никельстрой», куда доставлял с Урала гравий. Несколько раз видел Франкфурта. Выше начальника не встречал, но судьба меня с ним не свела. Зато я дружил с шофером, который возил его.
Уполномоченный наркомата тяжелого машиностроения слыл человеком пунктуальным, любил понимание. Если в кабину залез решительно, трогай без промедления, потом скажет – куда именно. Глядит в окно – сбавь ход, не то попадет: помешал рассмотреть то, что заинтересовало. А еще Франкфурта катала по объектам Тося Реутова – рыжая такая, бойкая. Однако недолго. Арестовали его, не посчитавшись с высоким чином. Что тогда о простом народе говорить! Люди пропадали не за понюшку табака. Имеешь пятистенник – садись в кутузку, несмотря на восьмерых ребятишек. Отправляли в Оренбург, оттуда лишь узелок с нижним бельем придет – все, что осталось. Иногда я наведывался в Новоорск. И там тоже хватали. Егор Мелекесов пухом торговал, скупал у баб платки, снабжал их шленкой. Увезли – и с концом.
Бдительное око органов из виду никого не выпускало. Уже всех сверстников 1915-го года рождения проводил в армию Елисеев, а самого не брали. Как же – дядя раскулаченный, отец – колчаковец. Одним словом, неблагонадежный. Взяли лишь с 1918-м, отправили к японским самураям на границу с Монголией. Новобранцу доверили доставлять снаряды, горючее, больных на грузовике. Не раз видел Г. Жукова. В 1941-м часть дислоцировали в Москву. Передовая нуждалась в технике и боеприпасах. Фронтовые дороги привели на Первый Прибалтийский фронт. Как остался целым, одному Богу ведомо. Даже не ранило ни разу. Демобилизовался в 1946-м. На никелькомбинате солдата вновь зачислили в штат. В 1950-м в трудовой книжке появилась запись: «Принят на должность шофера директора «Южуралмаша». В. Бибенин, судя по всему, являлся незаурядной личностью. Тогда возникали трудности с железнодорожным транспортом для отправки готовой продукции. Диспетчер предприятия словчил, загрузив лишнюю платформу, и угодил за решетку. В день судебного разбирательства Бибенин заявился в зал и демонстративно уселся на одной скамье с преступником, объяснив: «Виноват не меньше диспетчера, ведь задачу поставил ему я». Дело спустили на тормозах.
ЮУМЗ получил новое оборудование германского производства, которое станочникам оказалось не по зубам. Директор обратился за помощью к немецким пленным. Те с готовностью отозвались, занялись наладкой современной техники, последующим обучением персонала. Короче говоря, внесли вклад в экономику Советского Союза. Тепло отзывается Алексей Николаевич и об остальных руководителях, с которыми довелось работать, – о К. Брехове, А. Власове, Б. Кулике. Помнит он и нашего знаменитого земляка.
– В один из дней мне приказывают: езжай к управленческому корпусу завода имени Чкалова, там все скажут. В конторе ждал незнакомый мужик, назвавшийся главным инженером Черномырдиным. Оглядывает мой «Газик»: «Доберемся на нем до Актюбинска?» Его водитель засомневался из-за дождя, который в районе Алимбетовки превратил путь в непреодолимое препятствие. Тронулись – сухо, пересекли Орь – ни капли. Но перед деревней действительно ливень как из ведра. А у меня «дворники» отказали. Командую пассажиру: «Крути их вручную, не то завязнем». Сгонял воду с лобового стекла он добросовестно. Выбрались из непролазной грязи благодаря двум ведущим мостам. Успели к самолету вовремя. Перед посадкой Виктор Степанович меня еще и в ресторан сводил, коньяком угостил. А те «дворники» я отремонтировал, и они служили мне долго.
В пятьдесят шестом или седьмом опять командируют к нефтяникам. Выяснилось, Орск ждал прилета Маленкова, я должен какого-то журналиста доставить к нему. Ну, и помотались мы с ним. Председатель правительства вручал в целинном совхозе награды, колесил на бронетранспортере. Затем вернулся в город, пошел в общежитие никелькомбината, а там в комнатах по 12 душ. Через полчаса беседует в цехе с металлургом, только что отслужившим в армии. «Женился?» – «Нет». – «Почему?» – «Потому что моя девушка в одном общежитии, а я в другом». А Маленков с директором ходил и говорит Тепикину: «Устроим человеку нормальную жизнь?» Тому деваться некуда, в общем, повезло солдату с жильем. В аэропорту, когда гостя провожали, Маленков сказал: «Работаете вы хорошо, а вот живете плохо».
С тех пор прошло почти полвека. Изменилось много, а если точнее, все. Теперь и страна другая, и люди, их интересы, приоритеты и цели. А слова те значения не потеряли до сих пор. Вот и думает ветеран: «Почему, в чем причина?» И ответа пока не находит.