Письма из неволи в один конец

С Лёшкой Тонких я познакомился в Оренбурге, когда там учился. Обстоятельств знакомства не помню, но перезваниваться и встречаться мы стали часто. Дипломированный юрист, музыкант и поэт – с таким человеком всегда интересно общаться. Не раз он приезжал в гости ко мне в Орск, даже жил здесь какое-то время.
Лёху посадили в декабре. Об этом я узнал по центральному телевидению. Он не совершил какого-то чудовищного преступления, и пристальное внимание некоторых столичных СМИ можно было объяснить только одним. Его арестовали в числе ещё 39 молодых людей, в основном студентов и школьников, которые пришли в общественную приёмную администрации президента, чтобы вручить САМОМУ обращение от молодёжи. Разумеется, к президенту их не пустили, ни глава администрации, ни какой-либо из его замов также не пожелали встречаться со странной делегацией. Да и зачем? Тогда ребята забаррикадировались в первом попавшемся кабинете, раскидали листовки, озвучили лозунги и… попали в объективы фотокорреспондентов. Затем были сотрудники правоохранительных органов всех мастей, начиная от простых «ментов» до федеральной службы охраны и «фейсов»… После «обезьянника» одного из районных ОВД столицы часть «бунтовщиков» вместе с Лёхой переправили в СИЗО-ИЗ-77/3.
На тюрьму (именно так говорят там, именно такой предлог правилен) Лёха въехал как «политический». Прокуратура расценила действия молодых людей жёстко: «захват государственной власти». Видимо, посредством листовок, лозунгов и партийной символики. По традиции на тюрьме знакомства заводят с расспросов о статье Уголовного кодекса, по которой ты прибыл. Там это о многом говорит. Местные старожилы удивились Лёхиной статье. Но признали её «серьёзной». И в смысле срока, который за неё дают, и в смысле того, что человек пожертвовал собой не ради денег или ещё каких-то материальных благ, а по непонятным для многих сидельцев причинам. За идею.
Вот уже почти год общаться с Лёхой удаётся только при помощи писем. Да и то с трудом: ведь часть писем оттуда, равно как и отсюда, просто не доходит.

3.03.05 г. СИЗО-ИЗ-77/3.
«Здорово. Решил тебе черкануть… Правда, мысли на бумагу не ложатся. Сидишь и тупо смотришь в листок. Сейчас вроде нормально. И обстановка менее нервная (а может, это меня уже так просто не проймешь). А может, это связано с отсутствием возможности общаться другими способами, как раньше. Вот и пишу в один конец. Сам-то ничего не получаю. Не выдают, гады. Недавно, правда, получил одно письмецо из Оренбурга. Там была строчка, в которой говорилось, что обо мне пишут в местной прессе. В письме это в открытую зачеркнули-зарисовали. Видать, поддержка с воли мне не положена. Строчку ту еле разобрал. Я от души повеселился над такой непосредственностью и детской предприимчивостью надзирателей. Следят, суки, краем глаза. А работают грубо…
Условия такие. В камере площадью не более 70 кв. м – народу 80–90 человек. Рекорд – 102. Спать – в две-три смены. Во время обеда на столе не хватает места, чтобы поставить тарелку. Есть за столом одновременно могут 6–8 человек. Четыре розетки для кипятильников. Из них две доступны. Очереди: в туалет, к умывальнику, к кипятильникам. Порой не то что сесть, встать негде. Пройти по камере можно только боком с возгласами «Пропустите!» или «Осторожно, кипяток!» Для того чтобы залезть в сумку, расположенную под нарами, надо разбудить кого-нибудь спящего на корточках возле нар на полу, выдвинуть два чужих баула и вытащить свой за привязанную к нему веревку. В камере есть две кошки, вши и чесотка. Лично я владею чесоткой. Вши, конечно, заползают, но не приживаются. Постирать и высушить белье – большая проблема. Воду надо греть (читай выше). Врача на корпусе нет. Можно хоть каждый день писать заявления. У людей гниют пальцы, ноги – всем до лампочки. Лекарств очень мало. В основном, с воли. Выдают (если выдадут что) просроченные и, как в анекдоте, одну половинку от головы, другую – от живота. Был медосмотр. Медика интересовало лишь одно – нет ли диареи. «Спина болит? – спрашивал. – Ничего страшного, у меня тоже болит». В баню – раз в неделю, бывает – в две. Мой личный рекорд – четыре недели без бани. А сокамерники 6 недель не могли помыться. Баня – рассадник заразы. Восемь леек на 30 человек. Одежду повесить некуда. Ну, и т. д., и т. п. Что-то чрезмерно я увлекся описанием… Пытаюсь читать. Напираю на классику. Библиотечное дело поставлено здесь из рук вон плохо. О результатах суда устал загадывать. Просчитать что-нибудь по законам логики не удается. Здесь логики нет…»

14.08.05 г. СИЗО-ИЗ-77/3.
«…Сейчас нас дёргают на суд 3–4 раза в неделю (а в неделе, напомню, пять рабочих дней). Утром из «хаты» (камеры, где живёшь) – на «сборку» (камеры, где судовые ожидают «автозэка»). Потом добираемся до суда в «автозэке» (камере на колёсах), где надпись «аварийный выход» затёрта арестантами и превращена в душеспасительную «в рай». Выгрузка: наручники – обыск – «конвоирка» (камера в здании суда), где арестанты ждут начала заседания. Далее нас, скованных цепью по пять человек, в наручниках, «поднимают на суд» («в рай») и сажают в клетку. В ней мы проводим весь день до шести вечера. Потом – назад на тюрьму, с повторением описанных действий в обратной последовательности. По камерам разводят в полночь. Продольный гремит ключами, открываются «тормоза», и я захожу в «хату». Меня встречают: «Лёха! Ну, что?» «На завтра», – говорю я, и мне смешно видеть сочувствующие лица. «Блин, вот уроды, да они замучить вас решили», – сочувствуют мои добрые сокамерники. Их возят на суд раз в два–три месяца, не то что нас. Для некоторых первый же суд оказывается последним, с вынесением приговора в особом порядке. Перед судом они спят весь день, по возвращении из суда опять спят сутки – и не потому, что невыносимо устали «в раю», нет, просто так полагается в арестантской жизни. Это такая же тюремная данность простых вещей, как, скажем, перед посещением «дальнего» обратиться к тому, кто ест: «Повремени, братуха!» При мягком давлении режима, предпочитающего видеть вместо бодрых людей со здоровыми рефлексами спящих мух, эта тюремная традиция процветает. И спящие больные мухи рефлексируют добротой и сочувствием, наверное, где-то на бессознательном уровне Иисуса в коммуналке – все то время, пока я ем, моюсь, иду спать – что ж, поездка «в рай» – дело серьёзное, очень изматывающее, на их взгляд. Да и за 9 месяцев пребывания на тюрьме у нас появился определённый статус. Они мне искренне сочувствуют, а я, в свою очередь, легко их сочувствие принимаю. Я никого ни в чём не разубеждаю, однако я (как и другие мои подельники) получаю от поездки в суд не только усталость и головную боль, но и удовольствие. Во-первых, это связано с возможностью ежедневно видеть подельников, их родные близкие лица. Мы и перезнакомились уже на тюрьме, в процессе межкамерного общения и поездок «в рай»! За выходные, когда нас на суд не дёргают, даже соскучиться успеваешь. Во-вторых, видишь знакомые лица товарищей в зале суда, по другую сторону решетки. В-третьих, показания свидетелей – угрюмых дядь и скованных тёть, работников ФСО и сотрудников ОМОН – это возможность искренне рассмеяться. Многие из них, дав свои смешные нелепые показания, говорят: «Удачи, ребята!» – проходя мимо наших клеток. А как же иначе, у всех – совесть, все люди…»

11.09.05 г. СИЗО-ИЗ-77/3.
«Куда несётся эта птица-«тройка» фильтровых российского правосудия, где упадёт оторванная голова этой глупой птицы, куда брякнется конвульсирующее тельце? Какая разница, плевать!..
На суде скучно, потому я развлекаю себя вопросами свидетелям. Типа: «Свидетель, а в какой момент вы поняли, что это политическая акция: когда ломали дверь или раньше, когда велись переговоры?» – «Когда ломал дверь». «Ваша честь, – возмущается очкастая прокурорша, – обвиняемый Тонких навязывает свидетелю своё понимание событий 14 декабря как политической акции!» – «Да-да, Тонких, я снимаю ваш вопрос!» – «Так ведь ответ уже получен, Ваша честь!»
Не теряя времени даром, все мы, обвиняемые, научились изъясняться между собой, не шевеля губами, чтобы конвой не вычислил – кто. Тюремные университеты для уже отчисленных студентов.
Либо читаем книжки… Вот только нет возможности ежедневно ходить на прогулку. В связи с судами. Сейчас в связи с судами на все занятия можно ставить печать: «Нет возможности». Нет возможности отвечать на письма – они, если и доходят, молчаливой грустной стопкой скапливаются в углу. И занимаюсь я в основном тем, что езжу «в рай» как на работу. А также поиском возможности заниматься другими делами. Ходить на прогулку. Читать книги. Отвечать на письма. Так что все, кому я не ответил, не обессудьте – не было возможности. Одна из самых распространённых тем для общения на тюрьме – о возможности и необходимости. Нет повести печальнее на свете! «Нет возможности», – универсальный политкорректный отрицательный ответ. Как правило, отказ в какой-нибудь просьбе, с галантным реверансом типа: «Опечалился, огорчив». «Есть острая необходимость», – обратное, квинтэссенция просьбы. Острая необходимость в конфетах, сигаретах, заварке. В общении. В Господе Боге, наконец, во всём, что угодно. И стандартный ответ: «Нет возможности, братуха, не обессудь…» Вот так и живём: «Есть острая необходимость…» – «Нет возможности, братуха». Всё. Основное наше занятие – поиск почти не осуществимых возможностей».

13.09.05 г. Орск.
«Привет. У нас всё по-прежнему. Как обычно. Жить течёт, время бежит. Смысла особого не видно. Хотя конечная цель всем известна.
Я пишу тебе письмо со свободы,
все вокруг нам непонятно дивно,
всюду много то машин, то природы,
а в сортирах чисто так, что противно.
Ну, с сортирами, конечно, автор преувеличил, впрочем, ладно...
Привет от всех орских знакомых. О процессе над вами удаётся узнавать только из независимых СМИ, да и то в Интернете. Официальные теле- и радиоканалы молчат. Насколько понимаю, суд затянется надолго. Очень надолго. Буквально на днях читал на сайте «Новой газеты» о тридцать девятом заседании, где только идёт опрос свидетелей. Теперь вашу акцию в приёмной администрации ВВП квалифицируют как «массовые беспорядки» и «уничтожение имущества». Какая-то ваза там разбита при штурме омоновцами, и два стула сломаны.
В том, что, несмотря на ходатайства адвокатов, депутатов и общественности, вам не изменили меры пресечения и продолжают возить на суд из изоляторов, ничего странного нет… Об этом говорит хотя бы то, что вас судят коллективно, без всякой конкретизации вины каждого. Суд по шариату какой-то.
Хотя чему тут удивляться! У нас одного общего знакомого дважды судили за распространение фактически идентичных листовок. В одном случае суд признал, что состава правонарушений в его действиях нет, а в другом – есть. К счастью, всё обошлось «административкой».
Ну, а в Орске всё по-прежнему. На носу выборы главы города и депутатов городского Совета. Уже много грязи и денег. Под лозунгом «Голосуем «за», остальное – по..!»

26.10.05 г. Орск.
«Общался на днях с одним парнем. Недавно освободился. Сидел у нас на «пятёрке» в соседнем Новотроицке. Кажется, по статье «Мошенничество». Подробностей не говорил, но намекнул, что его подставили. Ну, да Бог с этим. Делился своими наблюдениями. Так вот, 50 процентов сидят по «народной» статье «Кража». Кто магнитофон прихватил у собутыльника, кто сотовый отвернул, кто какие-то кастрюли утащил. Ещё 30 процентов – за наркоту, и оставшиеся – за разбой, грабёжи и убийства на бытовой почве. Подавляющая часть – молодые. Им не больше тридцати. Часть уже «попала в колесо» и на воле не задерживается.
Довелось по работе быть в суде. Читал приговоры. Попался просто замечательный приговор по делу об убийстве. Один мужик застрелил другого. Убийце дали 2 года условно. Оказалось, что убитый кинулся на него с ножом (так следует из текста), а тот с целью самообороны выстрелил ему четыре раза в затылок! И тут же читаю приговор пацану, который спьяну утащил из квартиры знакомого какие-то затёртые до дыр видеокассеты. И сел на три года. Такое вот избирательное кривосудие. И дело не в коррупции, законах или экономической формации, а в людях, которые кривосудие вершат, активно в этом соучаствуют. Хотя ты лучше меня это знаешь.
Когда осознаешь подобные вещи, руки чешутся восстановить справедливость. Но Богородица не велит, читай – нет возможности. Единственное, что удаётся, – это не верить никому. Немножко можно верить родителям. Чуть-чуть – детям. Очень хочется верить в Бога. И иногда – себе. Остальное, кажется, чушь».