Безответный солдат

Только в Петербурге, в Центральном доме книги, я нашла последний роман Виктора Астафьева “Веселый солдат”. Книга, изданная питерским же издательством, имеет тираж пять тысяч экземпляров. На соседней полке расположились так называемые женские детективы. Здесь цифры уже иные. Количество, по мнению издателей, должно замаскировать качество. К примеру, имя некоей госпожи Серовой с произведением “Немножко капельки яда” растиражировано по стране 40 тысяч раз! Но, как сказал бы какой-нибудь функционер, такие у нас сейчас приоритеты.Завтра исполняется 90 лет нашему земляку Ефиму Алексеевичу Чайке. Кавалеру двух орденов Великой Отечественной войны 1 и 2 степеней. Заслуженному ветерану. Настоящему солдату. Одному из немногих еще оставшихся в живых непосредственных участников второй мировой войны. Помнящему войну до мелочей, с необычайной легкостью извлекающему из недр человеческой памяти имена, даты, точное время (вплоть до минуты!) тех страшных событий.
Только нужна ли кому память этого человека?! Прожив огромную жизнь, испытав массу страданий, ослепший, воспринимающий мир через допотопный слуховой аппарат, он говорит сегодня такие слова: «Зачем так много жил? Кому нужна она, моя жизнь, если поделиться ею не могу ни с кем?”. Опыт страданий и редких минут счастья простого солдата уйдет в небытие вместе с ним. Ведь даже дневниковые записи, которые он вел на протяжение многих лет, подробно записывая в общую тетрадку все перипетии своей судьбы, затерялись в огромном семейном архиве.
Но так быть не должно! Неправильно это! Несправедливо! Свидетельские показания об Отечественной войне, так же как и о любой другой, необходимы по одной простой причине – война не закончится с уходом в мир иной последнего ветерана. Она продолжается до сих пор, только участниками ее стали уже внуки и правнуки тех солдат-окопников, кто вопреки холоду, голоду, полной заброшенности своей дожил-таки до конца этой страшной бойни. Никому и никогда не смевших рассказать всю правду, которую страшно было не то что рассказывать - вспоминать!
“И вот нас, солдат-вшивиков, дезинфекции подвергли, вонь-то и срам постыдства войны укрыли советской, благостной иконкой, и на ней, на иконке той, этакий ли раскрасавец, этакий ли чопорный, в чистые, почти святые одеяния облаченный незнакомец, но велено было верить – это я и есть, советский воин-победитель, которому чужды недостатки и слабости человечески” (В. Астафьев. “Веселый солдат”).
Ефим Чайка всю свою жизнь после войны провел в поселке Крекинг, как раз рядом с заводом им. Чкалова, где начинал в конце 30-х годов (уже прошлого века) мастером в школе фабричной молодежи. Состоял в отряде ворошиловских стрелков, за что и был определен на фронте в снайперы. Получив с напарником на двоих одну русскую винтовку Мосина образца 1891/1930 года, Чайка провел на передовой всего месяц. Но какой!!! Он вспоминает, как отправили их маршем на передовую раздетых, разутых, снабженных тыловиками ветхими шинелишками… Как ютились солдатики в страшный декабрьский мороз в старой баньке, где сифонило морозным обжигающим воздухом из каждой щели. “Ложились друг на друга, грелись, затем местами менялись”, - рассказывает Ефим Алексеевич. - Да что уж там, - добавляет он, - солдат у нас всегда безответным был”. Из этого страшного месяца лишь две ночи довелось провести под крышей. А затем Чайка подорвался на мине при очередном наступлении под городом Ржевом. Свои же, посчитав его погибшим, сняли с него телогрейку, варежки, забрали оружие и гранаты. Дело обычное. На фронте даже стих такой, “в тему”, сочинен был. Простой и понятный до обморока.
Мой товарищ,
в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
Над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони,
ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму
с тебя валенки,
Нам еще наступать предстоит…
Так и пролежал Ефим Алексеевич в снегу всеми позабытый… 52 часа! Считал минуты, секунды, затем солдат сбился и с этого счета. Кричал, звал на помощь. Никого. Отчаявшись вконец, решил застрелиться. Сознание, отупевшее от дикой ноющей боли, желало только одного – освобождения. Карабин, валявшийся неподалеку, оказался незаряженным, а вскоре на Чайку выехал трофейный обоз. Больше года Ефим провалялся по госпиталям. Сначала в медсанбате, потом - в Москве, в Сокольниках, затем был отправлен в глубокий тыл - Иркутск. Развивалась гангрена. Операции следовали одна за другой. Было всякое. И видено им было тоже немало. “Рюмочки” – говорили о пациентах хирургического отделения. Молодые парни без рук, без ног не ждали сострадания и помощи даже от семей своих, сразу после выписки отправлялись на “все четыре стороны”… Ефим Алексеевич говорит о больничной жизни с явной неохотой. Встречались и там хамство, и черствость людская, все больше почему-то от медсестриц… “Да Бог с ними, - машет он рукой. – Все ж мне больше людей хороших на пути попадалось”.
“Наутре мы все были разбужены воплями Васи-саратовского. Долго он крепился, терпел, пьяного, неподвижного, его начали есть черви, как трухлое дерево.
- Братцы! Братцы! – по древнему солдатскому обычаю взывал современный молоденький солдат. – Сымите гипс с меня! Сымите! Доедают… Слышу – доедают! Братцы! Мне страшно! Я не хочу умирать. Я в пехоте был… выжил… Братцы! Спасите!
Сунулись мы искать дежурную сестру – нигде нету, врачи сюда находами бывали, санитарка, дежурившая у дверей, отрезала с ненавистью:
- И знаю я, где эта блядина, но искать не пойду. Мне хоть все вы сегодня же передохните!..” (В. Астафьев. “Веселый солдат”).
С ампутированными кистями рук, на костылях возвращался Чайка домой. Да не один. Украинцу, соседу по палате, также потерявшему ногу, некуда было податься. Родная деревня была еще оккупирована немцами и по сути его ждали те же скитания по вокзалам и теплушкам, что и каждого “рюмочку”, не окажись рядом Чайки.
“…как и все прочие фронтовики, развеявшись по земле, был так же, как и я, как и все вояки, одинок, в одиночку и бился, выплывал к жилому берегу, но истинно русский человек, он хотел кого-то пустить в сердце – любить, жалеть…” (В. Астафьев. “Веселый солдат”).
Ефим твердо тогда решил забрать товарища-калеку с собой в Орск. Начальник госпиталя, узнав об этом, не смог сдержать слез: “Ты, Ефим, – настоящий солдат!”. В теплушках, на перекладных добирались покалеченные солдатики домой. А дом – это клоповая хибара на 22 семьи. Барак, одним словом. Так и началась эта “мирная” жизнь, в которой все было – преодоление. Молодая жена таскала его в первые годы на плечах, жесткие протезы натирали кровяные мозоли. Хоть криком кричи! А поплакаться некому. Кормилец, хозяин, отец семейства, в котором одни девки. Немощь свою физическую Ефим забивал работой. Выкладывал русские печи, ездил по деревням на ишаке - паял, чинил домашнюю утварь. Так и выжил.
Ефим Чайка каждый день проговаривает вслух свою жизнь. Часто - внуку Ефимке. Но больше все равно самому себе. 90-летний солдат на исходе жизни испытывает острую потребность просто выговориться. Чтобы люди знали, чтобы помнили о русском солдате, забытом и проклятом…

Коллаж Е. Зубарь (использованы фото Г. Горбунова).