Первый шаг к небу

Иногда я просыпаюсь ночью. То ли ветер, гуляющий в нашей «аэродинамической трубе» проходного двора, будит своим завыванием, то ли мои сны заставляют мозг включиться и обдумать жизнь прямо сейчас. Как ни странно, я люблю такие внезапные пробуждения. Еще люблю смотреть на ночной город, который словно накрыт одеялом, сшитым из желтых лоскутков одиноко горящих окон.Быть может, такие часы существуют специально для того, чтобы спокойно оглянуться назад и в тишине услышать приятные звуки прошлого, погружаясь с головой в реку времени.
Так уж случилось, что наступивший год Обезьяны – это мой год. Тогда, в 1980-м году, в Советском Союзе родилось несколько миллионов малышей. С экранов телевизоров в тот год не сходила знаковая фигура застойного времени – Леонид Ильич Брежнев, а летом в Москве началась Олимпиада. Нас, первенцев наступившего года, хмельные от радости отцы встречали в приемных роддомов, и тогда им, конечно же, верилось, что будущее наше безоблачно, как зимнее небо 1980-го.
Каждые двенадцать лет Обезьяна из китайского гороскопа делает свой шаг, отмеряя целые эпохи в жизни поколений. В далеком 1944 году жители Ленинграда танцевали на площадях и крышах домов, радовались салюту, который возвестил о снятии блокады города, а спустя несколько десятилетий дети года 1980-го, ушедшие своим призывом в армию, шли на штурм дагестанских селений, занятых чеченскими боевиками. И потом, в преддверии 2000 года, новогодние праздники и телевизионные представления казались мне черной мессой по тем, кто еще не успел найти место под солнцем и видел вместо сияния жизни свет в операционных, глаза врачей, комнаты с запахом хлора и людей в белых халатах.
Тогда, в 1980-м, мы были еще очень малы, чтобы этот год остался в нашей памяти, но, глядя кинохронику, как личную драму я переживаю смерть великого поэта и барда Владимира Высоцкого. Я, словно реквием великому человеку, вспоминаю его «Лирическую», которую впервые услышал из динамика дешевого китайского кассетника двенадцать лет назад. В прошлый «обезьяний» год. Тогда, в 1992-м с его пустыми полками магазинов и новыми демократическими реформами, мы были еще школьниками и удивленно смотрели на перемены. По выходным впервые на телевидении начали показывать диснеевские мультфильмы, и воскресенья я ждал, словно праздника. Та зима осталась в памяти вкусом талого снега, налипшего на варежки, когда мы строили снежные башни и представляли себя жителями другого государства со своими полусказочными законами. Сейчас становится немного грустно от детских воспоминаний: мороз, от которого в лесопосадках трещали деревья, шум убегающих вдаль поездов и железная дорога, уходящая в заснеженное поле. Наверное, это и был тот самый путь, ведущий нас, детей 1980-го во взрослую жизнь. Потом в круговерти лет на память приходит осенняя слякоть и глухая тишина оцепеневших парков, пахнущая необъяснимой тоской и воздушно-легкой печалью; суета железнодорожных вокзалов, захламленных бумажным мусором и наполненных приглушенным женским голосом из репродуктора, который смешивается со стуком вагонных колес. Помню, в здании вокзала сидела пестрая толпа туристов и под тихий перебор гитары напевала строки Александра Галича:
Когда я вернусь, я пойду
в тот единственный дом,
Где с куполом синим
не властно соперничать небо,
И ладана запах,
как запах приютского хлеба,
Ударит меня и заплещется
в сердце моем...
Когда я вернусь...
о, когда я вернусь...
И даже сейчас хочется присесть рядом и раствориться в этом полушепоте нот и чудной поэзии, которая где-то в глубинах сердца звучит музыкой одиночества, тающей в лазурном небе. И, быть может, тогда на задний план отступало гнетущее ощущение грядущих несчастий, которое возникало на каком-то интуитивном уровне, и все острее начинало чувствоваться течение времени, словно я сел в поезд, идущий неизвестно куда. Когда вагон трогается, а перрон, вокзал и туристы медленно, но неизбежно остаются позади, хочется дернуть стоп-кран и вернуться, остаться в обездвиженном «вчера» и прекратить этот бег, пока прошлое, словно сорвавшийся с кронштейнов навес, не раздавит всех нас. Кажется, что уже достаточно минорных сюит, которые вырисовываются в уличной какофонии, но по-прежнему через суетливые дни и тихие ночи поезд везет нас к конечной остановке. Быть может, так и возникают пространные размышления о смысле жизни и еще многие вопросы, ответы на которые пока никто не нашел. Как говорил мудрец древности Омар Хайям: «Не горюй о минувшем – что было, то сплыло. Не горюй о грядущем – туман впереди».
И кажется, все как обычно, и жизнь идет своим чередом. Зимняя ночь, в которой тускло мерцают огни, и холодный ветер лениво раскачивает голые деревья. Дома тепло, мерно тикают настенные часы, и где-то за стенкой плачет ребенок. Все движется по установленным свыше законам, и я часто вспоминаю заснеженное поле с уходящей в никуда железной дорогой. И естественно, что по прошествии нескольких лет к воспоминаниям об осенней печали, вокзальной суете и хриплом голосе Высоцкого, который льется из динамика магнитолы, добавятся еще картины повседневной жизни, которой живут миллионы людей.
Вновь на улице такая же зима, как когда-то была в 1980-м, вот только мы, дети наступившего года, уже идем по стылым городам, расчерченным на квадраты черно-белыми улицами. Наверное, сейчас как раз настало время сделать по земле первый шаг к небу, ведь так хочется видеть перед собой не электрический свет одиноких окон, а свет жизни. Когда все это приходит на ум поздней ночью, сразу же становятся второстепенными все проблемы, которыми нас поспешили напугать в «обезьяньем» году: повышение коммунальных тарифов и цен на хлеб. Все это кажется снегопадом, который безвозвратно канет в Лету весной.
Часто, когда начинается настоящий теплый снегопад, я выхожу на улицу, чтобы прогуляться под белой круговертью. И кажется, что безмолвно падающий снег – это ниспосланное очищение, которое может сделать наши души светлее: ведь не зря же растаявшие на лице снежинки похожи на слезы.