Солдаты неудачи

«На секунду он качнулся и тяжело оперся пальцами правой руки о влажный песок, но, мгновенно преодолев слабость, выпрямился, благоговейно склонил перебинтованную голову, прижимаясь трепещущими губами к краю бархатного полотнища, пропахшего пороховой гарью, пылью дальних дорог и неистребимым запахом степной полыни». (М. Шолохов. «Они сражались за Родину»). «Я мечтала, как буду учиться, и не училась… Я мечтала, как поеду в Москву и всюду, всюду – и я нигде не была… Мечтала, как выйду замуж, – и ничего этого тоже не было… И вот я иногда боюсь, очень боюсь, что вдруг всего этого не будет. Я умру, и ничего, ничего не будет». (К. Симонов. «Дни и ночи»). «…и ему становится легче средь серых будней, когда он вспомнит молодость свою, – ведь в памяти друг дружки мы так навсегда и останемся молодыми и счастливыми. И никто и никогда не повторит ни нашей молодости, ни нашего счастья, которое кто-то назвал «горьким»… В яркие ночи, когда по небу хлещет сплошной звездопад, я люблю бывать один, в лесу, смотрю, как звезды вспыхивают, кроят, высвечивают небо и улетают куда-то. Говорят, что многие из них давно погасли, погасли еще задолго до того, как мы родились, но свет их все еще идет к нам, все еще сияет нам». (В. Астафьев. «Звездопад»).В подъезде пахнет гарью и пронзительно визжит «болгарка». На площадке четвертого этажа монтируют железную дверь. Стены исписаны похабщиной, и на фоне облупившейся штукатурки одиноко светит чудом уцелевшая нагая лампочка. Дом – полная чаша бытовой суеты. К запаху нагретого металла примешивается пыль. Она плотной взвесью заполнила воздух, и ее движение видно в косом солнечном луче, пробившемся сквозь подъездное окно. Сейчас по-вечернему холодно, но летний зной прошлых лет обесцветил краску на перилах и табличку на одной из дверей: «Здесь живет ветеран Великой Отечественной войны». В новых домах такие уже редко встретишь. Те, что сохранились, изготовлены еще в 70-х. В верхних уголках черно-золотистого прямоугольника видны следы подъездных ремонтов: мелкие капельки извести и непонятного цвета краски. Раз в неделю пожилая женщина обязательно протирает табличку влажной губкой, но до самого верха, видимо, не достает. Это жена ветерана.
Каждый день она берет бидон и идет на улицу. Женщина дышит утренним воздухом и ждет молоковоз. Муж из дома выходит редко. В погожие дни дед Вася надевает пиджак с орденскими планками и потихоньку спускается по лестнице. Он по-старчески щурится от солнца и всегда задумчиво смотрит на уличную суету. Что в тот момент думает ветеран, прошедший в солдатских сапогах половину Европы? Быть может, он просто хочет насладиться тишиной, которая в войну пугала своей неизвестностью, а с годами ее стало не хватать. Ветеран молча глядит на сборище люмпенов около ларька, на детей, идущих из школы, и вряд ли большинство сегодняшних школьников знает героев самой кровопролитной войны двадцатого столетия.
С каждым поколением память о подвиге русского народа становится все короче, туманней. Ветераны уходят от нас, и великая Победа, словно картина неизвестного художника, вывешенная где-нибудь на загородной даче, пылится и покрывается паутиной всеобщей меркантилизации и маргинальности общества. Сейчас Победа кажется чем-то необъяснимым и не поддающимся банальной логике – тайной арифметикой неба, которое в годы войны свинцовым катком опустошило Советский Союз. Победа – это феномен загадочного русского характера, несгибаемой воли целого поколения. Людей, родившихся в конце ХIХ-начале ХХ веков. Условия жизни, экономическая ситуация в стране ковали сталь генофонда Советского Союза. В семьях рождались по пятнадцать -двадцать детей, и только двое-трое из них выживали. Наглядный пример учения Дарвина, естественный отбор, в котором выживали сильнейшие. Так стоит ли удивляться тому, что русский народ сделал, казалось бы, невозможное.
Вот только последующие поколения развивались обособленно друг от друга. Победа в войне была торжеством силы социализма, коммунистического разума, вот только после смерти Сталина сформировались новые социалистические люди – носители все той же идеологии, но поданной под другим соусом. Образование ради образования, только для того, чтобы попасть в касту «человека с дипломом», срисованный под копирку быт миллионов и, как следствие, сумерки. Они наступили, когда люди с двумя и тремя высшими образованиями стали частью барахолки, которая поглотила все святое. Образовался обесточенный слой, и насильственно, и уже генетически отстраненный от заинтересованного соучастия в жизни. Бульон застоя, а точнее – его отстойник. Так стоит ли сегодня удивляться тому, что военные награды стали товаром. Даже в нашем городе один пронырливый торговец продал на рынке немецкую каску, шинель и пустую пулеметную ленту за несколько минут, а по радио исступленный юноша сообщает о праздничной супертусовке под эгидой «Гитлер капут». Откуда знать поколению неудачи, как пахнут чудом уцелевшее после боя красное знамя, горькая полынь, смешанная с гарью. О том, как прозрачен был воздух после радостных слез дождя, который прибил уличную пыль 9 мая 1945 года.
Героиня сталинградских «Дней и ночей» медсестра Анечка в свои 18 лет боялась не столько самого факта смерти, сколько вакуума будущего. Сумей она заглянуть на 60 лет вперед, она ужаснулась бы представшей перед ней картине. К 50-летию Сталинградской битвы музей в городе-герое находился в аварийном состоянии. Был закрыт и Мамаев курган. Иностранцы смеялись. В искривленном времени невыносимо пахло формалином от мумифицированных душ чиновников разного ранга. Это были уже не души – многолетние сухари, готовые вот-вот превратиться в пыль, которая летела в глаза зарубежным делегациям.
В 60-летнюю годовщину великой битвы по Волгограду с особыми почестями возили туристов из Германии, и отдельная экскурсия предполагалась для бывших «зольдатен», которые узнавали места былых боев. Естественно, и проживание для них было по высшему классу, и, говорят, даже банкет. Русским ветеранам раздали продуктовые наборы: бутылку водки, тушенку, крупы. Во время торжественного митинга, посвященного годовщине битвы, ни один ветеран не смог даже близко подойти к VIP-ложам иностранцев. Они были оцеплены милицией.
Словно отцы и деды чиновников не отстаивали каждую пядь советской земли. Я не люблю даже само слово «чиновники» - это механические допотопные роботы, в которых заложена программа, ведущая к разрушению культурного слоя и, как следствие, к самоуничтожению. Глуповские градоначальники словно поселились в дикой степной юрте, где началось первобытное празднество. Ветеранов отогнали, словно назойливых мух от дастархана. Что это, если не торжество взращенных в номенклатурной роскоши иудушек, которые устроили пир на костях тех, кому обязаны жизнью, тех, кого они предали.
В 1942 году центральные газеты опубликовали нормы выдачи продовольствия сверх положенного беременным и кормящим женщинам: «Ежемесячно на одного человека будет отпускаться масла – 400 г, сахара – 300 г, крупы – 600 г, молока свежего – 6 л». Спустя 62 года, в канун очередной годовщины Победы, традиционно чествовали ветеранов. В столовых, на фабриках-кухнях, за накрытыми столами с неизменными фронтовыми ста граммами водки, ста граммами салата, 150 граммами хлеба и т. д. Словно и не отменялась карточная система. Все согласно норме, согласно списку. Особо поздравляли женщин-фронтовичек. Да, воевали в невыносимых условиях. Да, не могли рожать после испытанного в боях. Да, трудились днем и ночью не покладая рук. Да, пришли с трудом на мероприятие, чтобы увидеть знакомых, которых с каждым годом все меньше и меньше. Да вот только одна беда – две женщины в список не попали да так и ушли не солоно хлебавши. Не нашлось в нищем городе лишних ста граммов для фронтовика, зато по три стула занимали роботы разного ранга. Они что-то говорили, поздравляли, пили, ели. Бедные, нищие роботы, набитые толченым сухарем.
Так все же, сколько их осталось – способных замечать умершие звезды и тех, в которых теплится жизнь? В праздник Первомая я нашел в толпе семейную пару. Жена поправляла галстук ветерану, который искал кого-то глазами. Наверное, своих, продолжающих жить, несмотря ни на что.
Праздничный фарс достиг своего апогея. Декламаторы и мастера пламенных речей лихо отплясывали под музыку духового оркестра. Среди них затесался нетрезвый оборванец, который танцевал сам с собой. Вальсировал, обняв себя за пояс, и с какой-то особой нежностью гладил свое лицо. Словно вспомнил затерявшийся в пустых десятилетиях полузабытый запах любимой женщины. И эта картина напомнила мне отчего-то трухлявое дерево, которое рассыплется от любого прикосновения. Это и есть та самая труха духовно нищего общества, которое только создает видимость целостности. Прах, в который превращается память потерянного поколения солдат неудачи, которые никогда не покраснеют от стыда за то, что забывают святое.
Супружеская пара ветеранов отдалилась от праздничного сборища и медленно пошла по тротуару. Я отчего-то вспоминаю пожилых людей и по сей день, сидя в редакционном кабинете, где не смолкает телефон. Какая-то бабушка несколько раз подряд ошибается номером и попадает ко мне. Она пожаловалась, что дед с утра ушел к сыну и женщина волнуется за него. Со здоровьем у старика большие проблемы. Я утешил женщину. Хотелось верить, что с дедушкой все будет в порядке. Я прислушался к шуму улицы, где текла мирная жизнь под весенним небом. Гонимые ветром облака плыли на запад.