Два месяца без войны

В четверг вечером у меня зазвонил телефон. «Здравствуйте, это вас Минеева беспокоит», – сказал женский голос - К нам Дима приехал. Приходите, пообщаетесь. Руслан Минеев погиб 24 марта нынешнего года. О его похоронах «ОХ» писала в апреле. К водителю БТР Диме я тогда подойти не решился. Просто представил, как бы себя повел я, не дай-то Бог, конечно, оказаться на месте солдата, который потерял друга. Тогда ребятам до дембеля оставался месяц, вот только Руслану вернуться домой было не суждено.До Первомайского я добрался довольно быстро. Дома бывшего военного городка «Сокол», за которыми начинается степь. Я сразу же узнал двор, где в день похорон Руслана Минеева собрался, казалось, весь поселок. Подъезд, как и тысячи других, в котором пахнет кошками и какой-то малообъяснимой, но всепроникающей тоской. Поднялся по лестнице, нажал кнопку звонка. Дверь открыл отец Руслана, пригласил войти. Пока разувался, слышал, как в зале читают сказку ребенку. Дима сидел на диване. Белокурый плотно сбитый парень с крепким рукопожатием. Мы познакомились, и я сразу понял – общий язык найдем.
Подошла мама Руслана и сказала: «Вот, посмотрите фотографии, Дима привез». Я увидел на столе пакет с толстой пачкой фотокарточек. Мне также дали альбом Руслана. В нем были снимки их колледжа, проводов в армию, «учебки» в поселке Кряж под Самарой.
На журнальном столике в рамке стояла фотография того самого места, где произошел подрыв БТР. На нижней полке лежал аккуратно подшитый китель с нагрудным знаком «За службу на Кавказе». «Это Руслану посмертно дали», – объяснили родители и протянули мне военный билет. Я листал красную книжечку и смотрел отметки о званиях, о закрепленном оружии. Сразу же как-то больно и пусто стало внутри, когда прочитал основание для демобилизации – «Свидетельство о смерти №…».
На фотографиях был Руслан Минеев. Улыбающийся младший сержант с автоматом и в бронежилете. «Это наша рота. А вот мы кросс бежим. Здесь колонна строится», – комментировал Дима. Пока мы сидели в квартире, паренек рассказал, что в «учебке» они сразу же сдружились. «Нас было трое друзей. Всегда вместе. Такая дружба бывает только в армии». По окончании «учебки» ребята сразу же уехали в Чечню. Первой партией. Их определили служить в ОРСВГ (отдельная рота сопровождения военных грузов). Часть базировалась в Ханкале. Да и сама служба, по рассказам Димы, проходила нормально до того злополучного дня.
Поговорив в квартире, предложил Диме выйти, подышать свежим воздухом. Далеко не все можно сказать, зная, что рядом родители, и не всегда в печатных выражениях. Такова война. Как поется в известной песне, «злая тетка, стерва она». Когда мы вышли на улицу, как назло, начался ливень. Стоя под козырьком, продолжили разговор. «Когда приехали в Кряж, нам сразу же сказали, что отсюда две дороги – либо комиссуют по инвалидности, либо в Чечню». Я сразу же вспомнил своего соседа, который летом 2003 года призвался в ту же учебную часть и через полгода был уже дома. Комиссовали из-за того, что какой-то прапорщик пнул новобранца по колену. Потом были госпитали и мучительное лечение. Когда выписали из больницы, несмотря на все запреты врачей, парня наравне со всеми гоняли на утреннюю зарядку, ставили в наряды. А потом просто отправили домой. Только сейчас стало известно, что прапорщик понес дисциплинарное наказание.
«В Чечне, в общем-то, были неплохие условия. Мы жили в капитальной казарме. Кормили тоже неплохо. Да и в целом чувствовалось, что мы занимаемся настоящей военной работой, не отсиживаемся в какой-нибудь тыловой части, где за все время службы солдат только и умеет, что лопатой или ломом махать». Дима показывал снимки. «Вот это осень, внизу селение Борзой, а это зима, недалеко от Шали наш блокпост стоял». На первой фотокарточке – живописная горная местность, а в ущелье видны дома, словно игрушечные, спрятавшиеся в складки местности. На второй – льдистая вечерняя мгла и солдат в бушлате с поднятым воротником и в заиндевевшей каске. Нахлынули воспоминания. Словно почувствовал тот воздух, в котором растворены тревога и тоска по дому. Весной и вовсе часто задумываешься о том, что все вокруг такое хрупкое и иллюзорное, словно сон. Открой глаза, и ты проснешься дома, на своей кровати, в комнате, где все вещи так дороги своей привычностью. Но нет, ты пьешь прозрачный воздух, вдыхаешь его полной грудью и понимаешь, что как никогда хочется жить. Просто невыносимо хочется. А потом наступает глухая ватная безнадега, словно зимой в безветренный снегопад сидишь и смотришь в окно, а в форточку залетают редкие снежинки. Они падают на подоконник и сразу же превращаются в крохотные капли воды.
Когда ливень кончился, мы пошли вниз по улице. Я никак не решался спросить об обстоятельствах гибели Руслана, но разговор как-то сам подошел к этому.
«В тот день все сложилось как нельзя хуже. Мы двинулись колонной в сторону Ведено, примерно 50 автомобилей. Наш БТР шел первым. На броне сидели четверо – зам. командира роты, молодой лейтенант, и трое «дембелей», среди которых был и Руслан. Все младшие сержанты. От Шали мы отъехали на 6 километров по дороге, где с одной стороны была скала, а с другой – «зеленка». Фугас был заложен возле скалы и взорвался примерно в двух метрах от броне-транспортера. Я сначала и не понял, что произошло. Салон наполнился пылью и гарью, звякнули выбитые фары, а дальше больно ударило по ушам. Когда немного пришел в себя, сразу же открыл люк и вылез наружу. Колонна встала. К БТР бежали люди. Двое лежали с одной стороны, двое – с другой. В ушах стоял гул, земля плыла. Тела погрузили в машины и повезли в Шали. Я думаю, что они погибли только из-за того, что бронежилеты не надели. Расслабились – скоро дембель. На троих погибших не было ни одной царапины. Мощная взрывная волна, прямая и отраженная от скалы, просто сплющила их тела. Одному парню только осколок попал в глаз. Остальные умерли от сильнейшей контузии головного мозга и внутренних органов. Будь «броники» на ребятах, они, скорее всего, остались бы живы».
Горько, невыносимо горько стало оттого, что судьба распорядилась именно так. Я почему-то вспомнил начальника штаба своей бригады полковника (сейчас, наверное, уже генерал) Ходакова, который в случае провинности мог при закрытых дверях набить морду нерадивому офицеру, недосмотревшему за бойцами или халатно отнесшемуся к подготовке спецоперации. Перед каждым выездом не то что бронежилеты, жгуты и индивидуальные перевязочные пакеты проверяли у каждого военнослужащего. Все это ловко прикреплялось к прикладу «калаша». Категорически запрещалась перевозка личного состава на броне БТР или БМП, а также в незащищенных машинах таких, как командно-штабная. Ее кузов сделан из оцинкованной фанеры. Случись взрыв – его прошьет осколками, словно бумагу. В тот злополучный день офицеры недоглядели и допустили роковую небрежность.
Перед тем как колонна выдвигалась из пункта дислокации, маршрут проверяли саперы, а через каждый километр пехота выставляла наблюдательный пункт. Так было до тех пор, пока колонну не начинали сопровождать вертолеты. Как я понял из рассказа Димы, саперы благополучно «прошляпили» фугас, а наблюдательных постов никто и никогда не выставлял. Мама Руслана рассказала, что по факту гибели военнослужащих было возбуждено уголовное дело. Крайнего, как это водится, нашли. За все будет отвечать какой-то капитан, но, скорее всего, прокурорские работники просто повесят четыре трупа на козла отпущения.
«Вскоре после того, как тела погибших отправили в военно-медицинскую лабораторию, я и несколько офицеров отправились в Ростов-на-Дону», – продолжал Дима. Он показал мне фотографию, на которой офицеры и солдат-срочник сидят в кафе, дожидаясь выдачи цинковых гробов. «Это были самые тяжелые дни. К покойным относятся как к какой-то умершей скотине. Никому ни до чего нет дела. В Ростове мы погрузили гробы в поезд без особых проблем. Один «цинк» отправился в Орск, второй – в Барнаул, третий – в Альметьевск. Лейтенант был родом из Чувашии. Когда приехали в Самару, гроб выгрузили и поставили на перрон. Мы пошли в багажное отделение договариваться о погрузке «цинка» с телом Руслана на оренбургский поезд. Мы уже знали, что в Оренбурге нас будет ждать машина. Железнодорожники сделали безразличный вид и сказали, что грузить гроб не будут – нет места. Тогда мы с капитаном пошли в военную комендатуру.Там объяснили, что везем «груз-200» из Чечни, на что военные только развели руками: мол, ничем помочь не можем. Тогда капитан разозлился и спросил: «А если бы меня убили, я что, вот так на перроне бы и стоял?» Ему ответили: «Да, стоял бы точно так же». Так мы два дня и просидели на перроне рядом с гробом. Мимо ходили люди, но всем было безразлично, кого, откуда и куда мы везем. Потом с горем пополам нашли место в багажном вагоне и привезли Руслана в Оренбург, а оттуда – в Орск».
Дима ненадолго замолчал. А потом начал рассказывать, как после похорон вернулся в часть. «Отсюда мы доехали до Минвод, потом на электричке до Моздока, а дальше на бронепоезде до Ханкалы. На выезды меня больше не посылали. Второй шанс выжить судьба вряд ли предоставит. В начале мая я уволился и поехал домой, в Курган. Спустя два месяца купил билеты на поезд до Орска. Сходили с родственниками на могилу Руслана. В воскресенье вечером домой отправлюсь, но на годовщину гибели обязательно приеду в Орск».
Мне почему-то вспомнился рассказ отца Руслана о гайском священнике отце Дмитрии. Он неоднократно ездил в Чечню, где крестил солдат, раздавал им иконки и крестики. Служил молебны. Он встретился с Русланом в Ханкале и крестил его. Потом ребята возили его на своем БТР в какой-то населенный пункт, и батюшка успел ближе познакомиться с Минеевым. Когда я позвонил в Гай, отец Дмитрий готовился к очередной военной командировке. Он рассказал, что хорошо помнит Руслана, его добрую открытую улыбку. «Мне этот парень понравился, и я до сих пор не могу поверить, что его нет в живых», – сказал священник.
Потом я слушал, как Дима рассуждал о гражданской жизни. Он говорил, что здесь все дико, даже хуже, чем на войне, о том, что люди равнодушны к судьбе ближних. «Слава Богу, меня пронесло, и ладно». Потом рассказывал, что после контузии начались проблемы со здоровьем. Сначала жутко болела голова, потом кровяное давление «скакало» так, что носом шла кровь, да и сейчас, бывает, звон в ушах начинается. Потом говорил, что срочников похоронили везде как полагается – с салютом и воинскими почестями, вот только родственники лейтенанта все сделали на свои деньги. В том военкомате попросту развели руками: «Почему мы должны что-то организовывать?» Похоронили офицера не как погибшего воина.
Мы говорили о многом. Потом пошли ловить маршрутку. Я ехал домой, а Дима - к сестре Руслана, Оксане. Они собирались ещё раз сходить на кладбище. Когда сели в автобус, я спросил у Димы, куда он собирается устраиваться на работу. Он, не задумываясь, сказал: «На Север поеду. У нас в Кургане, как и у вас в Орске, заводы стоят, работы нет». Я оставил Диме свои телефоны и на прощание сказал: «Ты когда приедешь, обязательно позвони. Встретимся». Мне действительно будет интересно поговорить с этим парнем не через два месяца после войны, а через год гражданской жизни. Хочется верить, что у него все получится, все будет хорошо.