«…Приговорить к расстрелу за контрреволюционную деятельность»

Если смотреть на Орск с высоты птичьего полета, открывается довольно живописная картина. Причем взор сразу же притягивают объекты промышленного назначения. Десятки заводских труб, окруженных производственными корпусами, упираются в небо, а клубящийся дым, сносимый ветром, словно зачеркивает жирным карандашом кварталы жилых домов. В этом присутствует определенный символизм. Главным толчком для развития города явилась индустриализация, начавшаяся в годы советской власти. Сначала на его территории появились заводы, и только потом наступил черед обустройства людей. ВЫРВАННЫЕ СТРАНИЦЫ
Трудовые подвиги орчан оценены по достоинству, запечатлены в стихах, прозе, фотоснимках, песнях. Однако назвать полной и исчерпывающей летопись Орска нельзя до сих пор. В ней отсутствуют не менее важные страницы. Нет их и в книгах, выпущенных по поводу юбилейных дат. Потому что те листы не соответствуют праздничному настроению, пахнут кровью в буквальном и переносном смыслах. Речь идет о массовых репрессиях. Не обошли они нас стороной, пронеслись безжалостным смерчем над тысячами судеб, выворачивая их с корнем. Надо отдать должное сотрудникам краеведческого музея, буквально по крупинкам собравшим бесценные сведения о том страшном периоде, длившемся не один год, а фактически несколько десятилетий.
– Точку отсчета определить непросто. Тучи над страной стали сгущаться вовсе не в пресловутом 1937-м, – считает научный сотрудник Е. Нижник. – И даже не с убийства Кирова. Уместно вспомнить «красный террор» и концлагеря, появившиеся в 1918–1919 годах. По мнению некоторых историков, они – чисто советское изобретение. Или взять практику лишения избирательных прав и ограничения свобод граждан по социальному происхождению. То есть вовсе не за конкретное деяние и даже не потому, что кулак. Хватало одной лишь принадлежности, скажем, к дворянскому роду. Или недолгого участия в Гражданской войне на стороне противников новой власти. И необязательно побывать в “белых”, достаточно и в «зеленых», в каких-нибудь других оппозиционных формированиях. При удобном случае припоминали тамбовское восстание, кронштадтский мятеж словом все, что могло вызвать подозрение и недоверие. После смерти Кирова широко применялась высылка всех неугодных из Ленинграда, некоторые из них попали в Орск.
Подобного рода акция произошла после. А до этого почерк оттачивался в борьбе с единоличниками. Мне приходилось изучать опись имущества, конфискованного у так называемых зажиточных крестьян окрестных сел Орска. В документах фигурировали зеркало, стол, стулья, поношенный полушубок и… кизяк. Архивист Нечуговская приводит такой документ – «Протокол окружного штаба по проведению мероприятий по ликвидации кулака как класса от 31 января 1930 года»: «Постановили: план проводимых окротделом ОГПУ мероприятий по изъятию кулацких контрреволюционных элементов утвердить в следующих размерах – по орскому району – 110 семей». Задача определялась на ближайшее время, однако часто корректировалась, разумеется, в большую сторону. Следовательно, плановая система существовала уже тогда, а люди подгонялись под нее. Если их не находилось в достаточном количестве, гребли всех, попавших под горячую руку, аргументируя: «Лес рубят – щепки летят». Карающий меч революции служил инструментом сведения личных счетов, взлета по карьерной лестнице. Разнарядка, спущенная сверху, превращалась в цель, не подвергаемую сомнению.
Вероятно, масштабы произвола диктовались размахом индустриализации, ничем не подкрепленными амбициями руководства государства, предпочитающего здравому смыслу громкие лозунги типа: «Нет таких крепостей, которые не взяли бы большевики». Поэтому неудивительно, что в Орске быстро выросли два спецпоселка, расположенных вблизи будущих строек пятилетки. Один назывался «Хладстрой», второй, примерно в районе школы № 6, – «Локомотивстрой». Завод по выпуску 500 локомотивов в год предусматривалось возвести на месте ОРМЕТО-ЮУМЗ. Сколько народа для этого набрали, неизвестно.
ПЛНЫ ИЗ МОСКВЫ ДЛЯ ОРСКА
– Мы посылали запросы в область – безрезультатно. Провозглашенная открытость архивов не соответствует действительности, – сетует Нижник. – Что касается других органов, то львиная доля документов сосредоточена в Оренбурге. В том числе и охватывающих период с 1919 по 1935 годы. Вот почему он выпал из поля зрения исследователей, по-прежнему является белым пятном в истории нашего города. Кроме того, музей не располагает средствами для длительных командировок даже в областной центр, выбираемся туда раз в несколько лет.
В конце 80-х, когда по стране прокатилась очередная волна реабилитации, в горком КПСС поступили соответствующие данные на членов партии. Причем не в виде констатации фактов, а с изложением подробных обстоятельств ареста и последующих событий. После распада «ума, чести и совести нашей эпохи» бумаги, похоже, попали в Оренбург. Однозначно можно сказать лишь одно: в Орске их нет. В результате мы не имеем возможности с полной уверенностью говорить об обстановке, царившей в те суровые времена, о понесенных людских потерях в точных цифрах.
Остается полагаться на свидетельства очевидцев. Сегодня в городе их осталось немного. Тем ценнее факты, которые удалось все же собрать. Спецпоселками «Хладстроя» в начале 30-х командовал Лизунов, затем его сменил Зозулин. Жилой массив «Локомотивстроя», как уже упоминалось, стоял справа от путепровода на площадь Гагарина. У железнодорожной линии – дом начальства, за ней – школа для детей спецпереселенцев. В последующие годы комендантами были назначены братья Юдины.
В 1997-м вышла в свет «Книга памяти жертв политических репрессий в Оренбургской области» Г. Ермакова. В нее попали только те, кто погиб при следствии, а также приговоренные к расстрелу. Осужденные на 10–15 лет здесь не значатся. Список несчастных публиковался в газете «Оренбуржье», но на середине алфавита он оборвался. Кстати, в Самаре, целом ряде других городов поиск лиц, подвергшихся необоснованному насилию, продолжается, о чем свидетельствуют все новые тома с их именами. У нас тема потеряла актуальность. Впрочем, это заметно не только на местном уровне. Взять ту же монетизацию. Категория реабилитированных отдана под крыло региональных властей, по объему компенсаций сравнялась с ветеранами труда. Льготы, предоставляемые федеральным центром, были гораздо выше. Нарушена логика, точнее, справедливость. Ведь репрессии исходили от государства, ему и ответ держать. К тому же людей, о которых идет разговор, с каждым годом становится все меньше, и пополнения не предвидится. Хотя гарантировать невозможность возврата к прежнему никто не может. Фашизм осудил весь мир, но сегодня его последователи есть даже в России. Мне доводилось беседовать с одним известным в городе человеком, занимавшим в свое время ответственные посты. По его категоричному мнению, незачем ворошить старое, никому оно теперь не нужно. Не знаю, ведает ли он, сколько орчан потеряло свои жизни за просто так, по причине «перегибов на местах». На нескольких листах единственного источника достоверной информации значатся 488 фамилий. Однако список неполный. Работники музея обнаружили еще 10 имен. Представляю, как прене-брежительно махнул бы рукой мой собеседник на эти цифры.
Наверное, так же относились к своим соотечественникам и те, кто распоряжался судьбами миллионов людей, поднятых с мест и брошенных на воплощение грандиозной программы партии. Принятые решения страдали явным отсутствием основательности и продуманности. В итоге они терпели неминуемый крах. Локомотивный завод остался на бумаге. Появились только электростанция да несколько жилых домов, а на промышленной площадке сил хватило на часть фундаментов. Сейчас на ней – ОРМЕТО-ЮУМЗ и ОМЗ. Корректировки на том не закончились. Нефтеперегонный завод проектировался рядом с мясоконсервным комбинатом, потом – с ТЭЦ-1, на Кумакских высотах. Орск в 30-х напоминал собой разбуженный муравейник. Кроме будущих гигантов промышленной индустрии, поднимались заводы металлоконструкций, кирпичный, деревообрабатывающие мастерские. В город прибывали эшелоны со спецпереселенцами из Самарской, Ульяновской, ряда других областей, входивших в Средне-Волжский край. Их требовалось кормить. Поднимались стены хлебозавода. Правда, утвержденные директивами темпы выдерживались далеко не всегда. Причины вполне закономерны, заключались в нехватке квалифицированных специалистов, стройматериалов, отсутствии техники. Отыскать виноватых не составляло труда. Диапазон выбора начинался наркомом, заканчивался сторожем бахчей. Это действительно так. Ему приписывалась связь с троцкистами. Кто они такие, крестьянин, конечно, не знал, но это ничего не меняло.
СЛЕДУЮЩИМ НА ПЛАХУ ВЫЗЫВАЕТСЯ…
С. Франкфурта партия назначила уполномоченным наркомата тяжелой промышленности по Орскому району, существовавшему в годы первых пятилеток. Кроме того, он являлся начальником строительства никелькомбината, куратором всех возводимых предприятий наркомата. В декабре 1936-го его избрали делегатом на чрезвычайный Всесоюзный съезд Советов. Ему предназначалось принять новую Конституцию – самую демократичную и передовую в мире. После возвращения в Орск Сергея Мироновича тут же арестовали. Как и многих других делегатов. По утверждению органов, нарком являлся участником подпольной контрреволюционной организации, входил в параллельный центр Бухарина, Пятакова и Серебрякова. Неизвестно, какие методы воздействия применялись к нему. По слухам, первые дни Франкфурт содержался в подвале местного НКВД, где ему выкололи глаза. Выяснить, так это или нет, возможным не представляется. Между тем пытки практиковались. Одного из работников мясокомбината так допрашивали, что он сошел с ума и лишь поэтому обрел свободу. Так рассказывали соседи. Разумеется, значительно позже.
Сергей Миронович успел за отведенный ему год немало. Если бы не его энергия, опыт, организаторские способности, объекты, важные для страны, вошли в строй гораздо позже. Поскольку государственные задания брались с потолка, подавляющая часть заводов сдавалась в эксплуатацию с серьезным отставанием. Намеченные даты приходилось пересматривать. Да и затраты оказывались выше, чем предусматривалось. Франкфурт обвинялся и в намеренном удорожании строительства с целью нанесения максимального вреда советской власти. Заложника обстоятельств и политики партии отправили в Оренбург. Дальше следы наркома теряются. Следствие шло не споро. В сентябре 1937-го военная коллегия Верховного суда приговорила его к расстрелу. Где свершилась расправа, сведений у музея не имеется. Реабилитация пришла через 19 лет, о чем знали только родственники.
Руководство «Никельстроя» понесло тяжелые потери. Кроме начальника, арестовали заместителя Г. Цейтлина, главного инженера Г. Калачева, начальника и главного инженера горнорудного управления Б. Шлайна. То же коснулось нефтеперерабатывающего завода: директора Б. Блока, главного инженера А. Гюльназарова, юрисконсульта Ю. Бажанова, заведующего производством А. Матвеева. В «Локомотивстрое» пострадали начальник В. Карлсберг, заместитель Д. Плеханов, в «Орскхалилстрое» – управляющий И. Лепин, главный инженер В. Ваганов, на ТЭЦ – директор Э. Гартман, начальник строительства С. Дьячков, в Орском отделении железной дороги – начальники станции Гудрон Г. Ванин, станции Орск – В. Вязьмин и его помощник И. Долгушин, станции Никель – С. Киселев.
Взамен расстрелянных назначались другие специалисты и ходили под дамокловым мечом, готовым опуститься на их головы в любую минуту.
Не обнесли горькой чашей и партийное начальство. В 1937-м забрали первого секретаря горкома ВКП (б) И. Золотова, в июне пост занял А. Субботин, но лишь до сентября. Исчезли вторые секретари А. Цвилиховский и Г. Крашенинников. Золотов и Цвилиховский пытались противостоять террору, высказывались в защиту Франкфурта и, разумеется, поплатились за проявленные смелость и принципиальность. Сложили головы председатель горсовета И. Бондовский, целый ряд комсомольских, профсоюзных активистов. Был объявлен врагом народа П. Фитингоф, шестидесятилетний преподаватель латинского языка акушерской школы.
Е. Нижник пыталась выяснить, к кому суровее относилась советская власть. Получилось – к рядовым гражданам. В доказательство слов она извлекает из ящика стола картотеку: здесь имена расстрелянных, за ними – получивших лагеря, следом – репрессированных, но не имеющих документального подтверждения. В коробке тесно от четвертинок плотной бумаги, каждая вмещает фамилию и два скорбных числа. Мне не давал покоя вопрос: почему мы так мало знаем о прошлом своих родителей и хотя бы ближайших родственников? А ответ-то простой: страх вошел в кровь, передается от поколения к поколению, находится в подсознании. С другой стороны, 30-е не так уж и далеко от нас. Они напоминают о себе страницами выцветших газет. Вот одна из заметок за 1938-й: бывший секретарь комсомольской организации «Механмонтажа» тов. Васягина исключена из рядов комсомола за то, что прошла вместе с врагом народа с работы до квартиры. Читаем другую: комсорг депо станции Орск Комаров исключен за то, что в буфете случайно встретился с сестрой врага народа. Такие были времена, и, если их забыть, они могут вернуться.