“Витя был прекрасный рассказчик”

К интервью с Иваном Николаевичем Гергелем я готовилась давно. Было хорошо известно, что он не любит никакого шума вокруг своей персоны. Легендарной, надо сказать. Профессиональный фотограф, проработавший много лет в "Орском рабочем", очевидец многих исторических событий. Фронтовой друг писателя Виктора Астафьева! Неудивительно, что согласился на встречу Гергель только при одном условии: "Говорить будем только об Астафьеве. Обо мне ни слова!". Но, конечно, ничего из этого предупреждения не вышло. Фронтовые воспоминания едины. А дружба неразрывно связана с жизнью обоих. Недаром, наверное, за роман Виктора Астафьева "Прокляты и убиты", в котором правда о войне обнажена до предела, "попало" от особо задетых книгой ветеранов и Гергелю, который, казалось бы, был в ее создании совсем ни при чем. Звание друга Астафьева обязывает...- Иван Николаевич, но почему все-таки многие фронтовики - и комсостав, и рядовые бойцы - так горько отрицательно восприняли роман о войне Астафьева? Притом, что немало и таких ветеранов Отечественной войны, кто подтверждает безусловную правдивость этой книги. Откуда такая полярность оценок? Все же на одной войне воевали…
- Вы знаете, эта противоречивость особенно видна на праздниках, том же Дне Победы 9 мая, когда на площадь выходят все ветераны войны. Кто-то бряцает медальками, которые по окончании войны выдавали всякому, а кто-то скромно и тихо, не кичась своими фронтовыми заслугами, переживает радость праздника. Ведь настоящих окопных фронтовиков осталось очень мало, их, правда, и всегда было немного. Я рискую навлечь на себя гнев и обиду некоторых из них, но убежден, что те, кто с похвальбой в голосе говорит: “Мы прошли войну от начала и до конца”, занимаются, извините меня, сочинительством! Этого не может быть, это просто нереально прожить на передовой всю войну! В пехоте максимум три месяца люди воевали, БЫЛИ ЖИВЫ (!), а потом они либо погибали, либо получали ранение и далее уже скитания их начинались по госпиталям да медсанбатам. Мы с Витей в артиллерии служили, называлась она тогда не иначе, как “бог войны”, но и она всегда позади пехоты шла. На амбразуру, в самое пекло первых кидали всегда пехотинцев, они и умирали первыми.
- Так кто же может считаться истинным победителем?
- В этой войне победил рядовой солдат. Вот и в последнем, том самом своем романе “Прокляты и убиты” Виктор говорит о тех немыслимых потерях, что понес наш народ в этой бойне. Все “заслуга” наших генералов, которые, как мы видим, и сейчас неплохо живут. А мы выиграли эту войну страшной ценой. В одной только битве за Москву погибали 84 тысячи человек ежедневно! Каждый день умирали тысячи молодых ребят. Вы только вдумайтесь! Это страшная цифра. Ведь благодаря чему мы выиграли эту войну? Думаете, умением? Какой там. Числом! Количеством! На место каждого убитого русского солдата три вставали, если не десять. Немец просто физически не смог преодолеть это сопротивление, эту огромную людскую массу. Как сегодня говорят, пушечное мясо. Их и выгоняли из окопов чуть ли не прикладом, потому что всем было известно – кто первым выскочит, тот пулю схлопочет. Приказ № 227 “Ни шагу назад!” действовал, замыкали наступление всегда заградотряды с пулеметами, кто повернет назад, тот будет расстрелян. Страшно.
- А солдаты всегда понимали, что их посылают на верную смерть?
- Да, понимали. И знали заранее, что “завтра будет война”. С вечера уже начинались все приготовления, переодевались в чистое белье и шли на передовую. Открыто все, никакой стратегии и в помине не было. Это вам не суворовцы. А задача артиллеристов какая была? Наблюдательный пункт, корректируем огонь, засечка, закрытая позиция, прямая наводка… Наша гаубица недалеко стреляла, всего на 9800 метров, но мы всегда поддерживали пехоту. Конечно, процент сохранения в артиллерии был высок. Но это опять же, смотря с чем сравнивать. Если с пехотой, то да, у нас выживало больше людей. И то я всего полтора года был на фронте до того дня, как меня ранило. Потом я пять месяцев пролежал в госпитале. А Виктор получил ранение через шесть дней. Командира дивизиона тяжело ранили, отвоевался. Начальника штаба и четырех комбатов убило за эти полтора года.
- Когда вы познакомились, Иван Николаевич?
- В 1942 году, в Калуге. Артиллерийская дивизия. Виктор – телефонист. Я – наводчик. Обоим по 18 лет. Шесть дней разница у нас. У Астафьева 1 мая день рождения.
- А что это за история о том, как Астафьев вынес вас раненого с поля боя?
- Обычно все произошло. Осколок от разорвавшегося снаряда в ногу попал. Обычное ранение. Со Славкой Шадриновым, еще одним нашим другом, Витя меня до медсанбата и дотащил. Славка курсы офицерские заканчивал, когда их группу сорвали на фронт, пополнение срочно нужно было. На Днепре дело происходило, из самолетов их повыбрасывали наши вниз, десант, так сказать, а немцы перехватили, и все угодили в плен. Шадринов бежал и попал к нам в часть. С нами и служил. После войны уже стал первым секретарем горкома в Караганде. Потом замдиректора металлургического комбината в Нижнем Тагиле работал. Он тоже ко мне пару раз приезжал в гости. Очень честный, порядочный человек.
- Я знаю, вас четверо фронтовых друзей было. Как вы общались?
- Переписывались, конечно. Наездами бывали друг у друга. Но очень часто встречались мы в советское время. Ездили в Киев, Ленинград, где совет ветеранов нашей дивизии собирал всех однополчан. Ездил к Виктору в Вологду, где он жил много лет. В Пермь, куда он затем перебрался со всей семьей. А в Орск он приезжал три раза.
- Что делали, куда ходили, с кем встречались?
- Мы никогда и никому не объявляли о его визитах. Он об этом очень просил. Так что никаких великих приветственных речей не было, никто не митинговал и концертов не устраивал. Из орчан я познакомил его только с Михаилом Секретом да Николаем Ливановым, который был тогда еще сотрудником никельской многотиражки “За советский никель”. Сидели вот так, на кухне, водку пили. На Южуралмашзаводе, где я тогда работал, он был. На охоту один раз съездили, притом так неудачно, зимой дело было. Виктор здесь, кстати, ружье купил охотничье - двустволку. А в последнее время он уже в своих письмах признавался, что ему жалко зверье стрелять.
- Чем его жизнь в Вологде вам запомнилось?
- В Вологде он жил неплохо. Первый секретарь обкома партии был заядлым любителем литературы, настоящим энтузиастом, поэтому он всячески помогал русским писателям. Виктору квартиру свою бывшую отдал. Николая Рубцова и Виктора Коротаева привечал на вологодской земле. Там же Виктор Абрамов жил, всеми забытый. Мы как-то были на кладбище с Астафьевым в Ленинграде, “Литературные мостки” кладбище зовется. Там похоронены Миклухо-Маклай, Александр Блок, академик Павлов, много известных людей там лежит. И Виктор очень сокрушался, видя заброшенные могилы великих некогда писателей и общественных деятелей. Да вспомним того же Юрия Бондарева, он ведь, кстати, в Орске родился, вы об этом знаете? Родом из нашего города. Я писал ему в связи с этим. Он ответил. Сказал, что был вывезен из Орска совсем маленьким, поэтому ничего уже не помнит. А Владимир Карпов, писатель, тоже ведь наш земляк. Его посадили в ташкентскую тюрьму в самом начале войны. Он что-то вроде такой фразы сказал: “Имя Ленина больше повторяется, чем Сталина”. Потом он попал на фронт, куда очень сильно просился. По окончании войны жил в Оренбуржье, писал книги. Сейчас его музей в Оренбурге открыли.
- Вы войну вспоминали, вообще говорили о годах, проведенных вместе, или это была закрытая тема?
- Конечно, говорили! Это время навсегда зарубцевалось в памяти. Каждую мелочь, деталь помнишь. Все фронтовики, собери их вместе, обязательно будут говорить о войне. А знаете, кто не будет поддерживать подобные разговоры? Те, кто на фронте себя скомпрометировал чуть-чуть. Вот они не ищут встреч со своими бывшими однополчанами. Стыдно, неудобно.
- Кстати, Астафьев от вас узнал о Тоцких лагерях? Он о них неоднократно упоминает в своих книгах.
- Во время Великой Отечественной войны Тоцкие и Алкинские лагеря выполняли функцию сборных пунктов для отправки солдат на фронт. Все оренбуржцы там побывали. Два, три, а то и пять месяцев люди гнили в сараях, питаясь подножным кормом, болея и погибая… Вот эта жизнь “предфронтовая” и легла в основу того, что Виктор описал на примере Бердских лагерей. Но я не люблю об этом вспоминать. Уж слишком тяжело было. Потому мне особенно нравятся его первые мирные вещи “Перевал”, “Стародуб”. Да, а уже после войны я работал фотографом в окружной военной газете Тоцкой дивизии. Это было время, когда на Тоцком полигоне в 1954 году производили испытание атомной бомбы. И об этом ему рассказывал тоже.
- Астафьев всегда был таким откровенным и резким в своих суждениях?
- Всегда, с самого первого дня нашего знакомства. Партию он не выносил на дух. И не скрывал этого никогда. С командиром нашим не контачил поэтому. Не сказать, чтобы конфликтовал, ведь в армии знаете, как? Командир сказал: "хорек – никаких сусликов!”.
- Но что-нибудь говорило тогда о том, что Виктор Петрович будет писателем?
- Нам ничего не говорило. Правда, он затейник был великий, балагур, все истории рассказывал. И читал всегда много. Он на телефоне сидел и все время с книжкой. Кстати, Астафьев два года сидел в пятом классе. Окончил семилетку. Тут началась война, пошел сначала учиться в ФЗО, потом уже на фронт попал. У него память титаническая. Он никогда ничего не записывал, не делал никаких пометок на память, не вел блокнотов и дневников. Я всегда удивлялся его памятливости.
- Иван Николаевич, так что, по-вашему, отличает фронтовую дружбу?
- Братство. Настоящее, не напускное. Проверенное совместно пережитыми горестями и радостями. Я - охотник всю свою жизнь и знаю хорошо, что именно в таких внештатных ситуациях проявляется истинное нутро человека. Кто он есть на самом деле. На фронте законы были просты. Мы не могли обижаться друг на друга, потому что были в таких пеклах, что не приведи Господь. Очень страшно попасть в окружение, когда тебя могут раздавить, как козявку, а мы в нем были. И вроде все есть, и кушать есть, а смерть вот она – близко. Если бы на выручку не пришли, нам бы хана была. Потом драпали, бежали. А если ранили кого, тот вообще считался у нас счастливчиком, радуешься за него. Как же! Сейчас будет в госпитале, в тылу. Я очень поддерживаю Константина Симонова. Помните, “Никто не хотел умирать”? Это действительно так. Какие ни есть “героизмы”, все это слова, а шкуру свою, жизнь свою уберечь всем хотелось. Жизнь человеческая бесценна. А до чего договорился Илья Эренбург! “Хочешь жить? Убей немца!”.
- Как вы узнали о смерти Астафьева?
- Из теленовостей… Я в то время в доме отдыха был, в Оренбурге, вот там и узнал.
Фото из личного архива И. Гергеля.