Кошмары сделать былью. Спал я как-то ночью и увидел...

Пошел я, значит, в магазин за хлебом. Взял с полки буханку бородинского и направился с ней к кассе. Девушка-кассир стукнула по клавишам своего компьютера и говорит с улыбкой: с вас, мол, три тысячи двадцать четыре рубля. Я – в ступоре: почему так дорого?! Пересчитайте, тут ошибка какая-то! Девушка добавила в улыбку очарования и объяснила: –Двадцать четыре рубля – за хлеб. А три тысячи – за французский коньяк. Он очень вкусный, не сомневайтесь, у нас свое производство… Не хотите? Так не пейте, дело ваше. Но у нас установка центрального офиса: без коньяка хлеб не продавать. Навязывание?! Нет-нет, что вы! Мы законы знаем. Можете и отказаться. Просто заявление напишите: не желаю коньяк, прошу продать только хлеб. Я ваше заявление в Оренбург отправлю, там его рассмотрят. Через месяц придет ответ. Вот тогда за хлебом и приходите. Двадцать четыре рубля не забудьте!
Я начал кипятиться: да как же месяц без хлеба?! Я ведь ежедневно его потребляю! Привык уже!
Концентрация очарования в улыбке кассирши достигла критического уровня.
– А вы берите с коньяком, – говорит вкрадчиво, гипнотизирующе. – Не прогадаете! И сыты будете, и легкость в мыслях такая…
Взвыл я в бессильной злобе и выскочил из магазина вон. Забегаю во второй – там то же самое. В третьем вообще бедлам, бланков каких-то нет. Как нет? Куда делись? Да что мне за дело до ваших бланков, я хлеба хочу! Караул! Грабеж! Беспредел!
Закружившись, упал я посреди тротуара. Лежу, ко лбу снежок прохладный с горной пылью прикладываю. Кричу в исступлении: где справедливость? Почему бездействуют власти, почему не прижмут к ногтю проклятых спекулянтов?!
И тут материализовался из ниоткуда (сон же, во сне и не такое случается) сам губернатор. Стоит рядом понурый, усталый, плечи поникли под тяжким грузом ответственности.
– Ну что ты на меня ругаешься? – спрашивает ласково. – Я пытался. Настаивал и требовал. Да ты сам писал об этом в «Хронике» еще летом! Ну не слушаются они меня. Не хотят – и все тут!
Обреченно махнув рукой, он растаял в воздухе. Тогда я завопил еще громче: а где депутаты? Почему закон не примут, чтоб не драли с трудового люда по три шкуры?! Воздух загустел, наэлектризовался, как перед грозой, и появилась на тротуаре несметная толпа народу – депутаты всех уровней. На господах – шитая золотом военная форма и шитые итальянскими портными шелковые пиджаки. На дамах – умопомрачительные прически и сногсшибательные улыбки.
– Это мы-то законов не принимаем?! – взревели они мощным хором. – Да мы для народа… Всю жизнь… До последней капли! Да вот, например…
И каждый начал бубнить свое, личное, сокровенное. Чего-то там про театры, оптимизацию затрат, вертикаль власти и капремонт. Такой гул поднялся… В общем, увлеклись, стало им не до меня. Но сон ведь мой, это же не Дума, тут я кого хочу, того и вижу. Так они и растаяли в воздухе.
И издал я последний жалкий писк: где, где госконтроль? Куда смотрит прокуратура? Пожалуйста – будто из-под земли вырос прокурор. Мужественное лицо, глаза цвета закаленной стали, волевой подбородок. Видно: этот принципиальный, этот спуску не даст! Я прислушался в надежде… А он вообще ничего не сказал. Только пожал золотозвездными плечами смущенно: мол, держись, я-то на твоей стороне… мысленно… но, сам понимаешь…
Тут я, достигнув в своем сне дна отчаяния, пробудился. Вскочил, сел на кровати. Таращусь в темноту, потный, растрепанный, дышу нервно. Вот, думаю, приснится же… Хорошо, хоть в реальной жизни такого не случается.
А потом с ужасом вспоминаю: еще как случается. Я ж накануне весь город обегал, пытался свой несчастный «Жигуленок» застраховать, безуспешно отбивался от попыток навязать мне в придачу к полису ОСАГО полис страхования жизни... Не такой уж он и абсурдный, сон этот. Жизнь порой абсурднее.