Никогда не возвращайтесь туда, где вам было хорошо

Дед Емельянов был белоказаком. (О красных казаках в наших краях не слышали.) Сухой и крепкий, он напоминал карагач. Дед был бескомпромиссен и всех презирал.

Он презирал власти за ненастоящесть в отличие от царя, презирал извечных врагов и татей – левобережных казахов, презирал украинских переселенцев за скупость и мелочность, презирал своего сына-фронтовика за его страх перед властями. Терпимо относился только к правобережным татарам. Они тоже были казаками в составе Оренбургского казачьего войска, и в Алабайтале еще живы были два дедовых кунака. Они встречались по каким-то только им ведомым датам, пили в хлам и орали казачьи строевые песни.
На Старице и Кривом озере у деда стояли верши, вентери и «морды». Когда он замечал подлые хищнические следы и малое количество рыбы, то безошибочно оборачивался к черемухам и сипло кричал, как он выдерет плетюганом наши тощие зады и как из этих задов во все стороны будут лететь ошметья кровавого мяса. А то, что останется от экзекуции, он потом скормит ракам.
И только Мария Львовна его не боялась. Она заказывала у деда Емельянова к субботнему Фирочкину приезду щуку для «рыбы фиш», небольших сазанчиков для «потушить с картошкой» и насмехалась над ничтожностью и костлявостью рыбы.
Дед терпел, и только выпучивались свирепо его блеклые глаза, да обычно закрученные вверх белые усы топорщились вдруг вперед кабаньей щетиной.
Мы с женой ставим иногда палатку на Карасе, уральской протоке. Жена спрашивает: «Почему ты не хочешь заехать в Беляевку? Там же твое детство прошло». А я не могу ей объяснить, что в моей Беляевке жив дед Емельянов, по праздничным вечерам там бредут не спеша, перегородив всю улицу, бабы и многоголосо поют протяжные украинские песни, там из-за низкого сетчатого забора зовет меня моя мать: «Виталик! Домой! Ужинать!»
Этой Беляевки нет, а другой мне не надо.

Виталий Ерофеевский.