Медленные мгновения

“Мы очень много всего оставили в поре детства, чтобы просто бросить, уйти и забыть. Даже когда кажется, что вот уже все забрал, и комнаты детские пусты, опять вспоминаешь про красный вязаный шнурок (таких теперь не делают), про колесико от машинки, про куклу или открытку - и возвращаешься”. (Д. Шеваров. “Жители травы”.)Так совпало: за окном - плотная февральская ночь, радио льет романтические хиты прошлого века, а в руки попала книга странная и прекрасная - Дмитрия Шеварова. Книга воспоминаний детства. Отсюда и настроение такое... «вспоминающее». Одна за другой накатывают картинки того мира, где мы задирали голову, чтобы посмотреть в мамины глаза.
...Скажи, ведь это было? Знакомство девчушек не больше метра ростом? Подумать, не такое уж далекое прошлое. Для кого-то пятнадцать лет и ничего больше, а для меня - целая жизнь неохватная.
Я знаю, чем может закончиться это погружение в детство. Ощущением всеобщей безнадёги. Это острее ностальгии (уже, в мои-то невеликие годы) и закономерных вопросов: в чем смысл? Оказываешься словно перед стеной. Будто в музее: люди, трава и небо прямо перед тобой, но туда не попадешь - охраняется стеклом. А так хочется! Хотя бы для того, чтобы пощупать, проверить - настоящее ли? Ведь нет теперь нас прежних, а может, и не было никогда - приснилось. И отсутствуют по эту сторону доказательства, нет даже фотографии черно-белой, только память ненадежная.
... Ты уже ходила, кажется, в школу. Аж в первый класс! И мне хотелось поскорее стать такой же взрослой, быть с тобой наравне. Торопила время, а сейчас так хочется оставить эти мгновения медленными.
Утром, когда мы вместе выходили с пустынного в этот час двора, было уже светло, но осеннее солнце не спешило показываться из-за пятиэтажек. Листья падали, оседали на скамейках, сыпались медленно, без пританцовывания в воздухе. Я перепрыгивала через трещины на асфальте и щебетала, что у меня тоже скоро будет портфель. ты советовала не торопиться взрослеть, убеждала, что с удовольствием поменялась бы сейчас со мной местами. А я не понимала, как можно не восхищаться школой? Это не то, что какой-то смешной детский сад. Крючочки в альбоме, да картонные кубики с алфавитом.
Через пару лет я поняла смысл твоего совета. Эта долгожданная взрослость - школа - становилась по-настоящему интересной только тогда, когда ты бралась объяснять мудреные математические формулы по дороге из магазина.
Помнишь наш магазин? Вслед за взрослыми мы называли его «Бастилией». Огромное неуклюжее здание с минимумом окон, выкрашенное в странный цвет - с претензией на розовый. В классе шестом-седьмом я искренне удивилась, узнав, что в честь нашего магазина французы назвали знаменитую крепость.
«Бастилия» была нашим любимым магазином, потому что находилась ближе остальных. И там можно было купить даже жвачки - сначала подушечки без всякого названия, а потом суперновые резинки «Ну, погоди!». Дорога, а вернее, тропинка к дому шла вдоль длинной полосы акаций, и пока подойдешь к дому, можно было много о чем переговорить, начиная с вредных привычек и заканчивая страшными рассказами из «Бежина луга».
В летние месяцы мы не виделись - родители отправляли к бабушкам, «подальше от радиации». Город пустел, поскольку жару полупустыни усиливали озоновые дыры, не успевавшие затягиваться после взлетов ракет с космодрома. Так объясняли родители.
Зато зимой вечерами пропадали на катке. В нашем дворе он был универсальный - каждую ночь взрывался колодец, и вода заливала двор. От света окон и звезд лед тоже светился, как будто голубым. Среди ребятни, сбегавшейся из соседних домов, мы летали и падали в этой шумной полутьме.
Если меня не отпускали на улицу, ты звала «гулять» к себе. В маленькой комнатке перед трехстворчатым шкафом мы, ученицы советской начальной школы, инсценировали свои будущие свадьбы и обсуждали воображаемых мужей. Тебе тогда нравился одноклассник Витя (на дне рождения вы ставили сказку про Красную Шапочку и Волка на английском языке, и когда я потом спросила у мамы, что же все-таки значит «ай лав ю», то сама догадалась). А мне никто особо не нравился, поэтому одинаково интересно было и рассказывать про мальчишек из нашего класса, и слушать про твоего Витю.
А помнишь, мы ссорились? Два раза. Не ругались, а просто расходились - чем тише, тем трагичнее. В последний раз ты нацарапала мне на трубе за домом, где было излюбленное место наших посиделок, письмо каким-то осколком. Даже не письмо, а пронзительное откровение. Не поняла я тогда ничего. Знала, что надо понять, но не потрудилась, а потом мы все-таки помирились. И письмо осталось вопросительным знаком. Что было в нем? О дружбе. Самой первой и, может быть, самой настоящей в моей жизни. Это были слова ребенка еще - вдумчивые, немного наивные и идеализированные, оттого еще более верные. Я испугалась и не поверила им: разве может такое случиться - был друг и вдруг нет? Наверное, чувствовала, что ссора наша не навсегда.
Но потом ты исчезла без всякой ссоры. Вернее, я переехала в другой город, и тогда исчезли мы обе. Не осталось ничего, кроме воспоминаний. Ничтожных крупиц, которые перебираешь, надеясь вспомнить забытый штрих, случай, жест. И эти воспоминания, они как жизнь продленного дня - стоишь у окна и все ждешь, когда за тобой придут.