Гвардии рядовой Петров готов послужить Родине в свои 76

О Великой Отечественной написано много. Казалось бы, теперь о ней известно все, включая пресловутые белые и черные пятна, остававшиеся по тем или иным причинам за семью печатями. Мы знаем о самопожертвовании бойцов и просчетах командования, победах и поражениях, партизанском движении и концлагерях. Тем не менее, в летописи кровавой бойни, длившейся четыре года, точка не поставлена до сих пор. Потому что ныне здравствующие фронтовики живут с ней и сегодня. Причем они считают, что ничего особенного не сделали, просто защищали Родину, не ожидая взамен наград и почестей. Петр Федорович Петров попал на войну в 17 лет. Это было в 1944-м.«Пришел мой черед»
Наш колхоз «Свободный труд» располагался в районе, который раньше считался Державинским, а теперь называется Бузулукским. Мы, подростки, работали, стараясь не отставать от взрослых. Будто знали, что скоро придется их заменить. В 1941-м лето выдалось благодатным, хлеба обещали хороший урожай. Но мужикам убрать его не довелось: все планы нарушили фашисты. Тот день, 22 июня, в подробностях пересказать не берусь - давно остался позади. Помню только, в деревне слышались то женский плач, то звуки гармошки. Мобилизация. Конечно, мы находились в курсе международной обстановки. Молодежь училась стрелять, занималась в ОСАВИАХИМе. Отец мой промышлял охотой, и ружье для меня было не в новинку. Так что из винтовки на курсах допризывной подготовки я стрелял прилично.
В деревне находилось примерно 130 дворов. Массовый призыв на фронт оставил без хозяина почти каждый из них. В первый же день ушел брат отца, через 2-3 суток забрали второго. Потом один за другим с нами попрощались мои двоюродные братья. Назад никто из них не вернется. Но об этом мы еще не знали. Забот навалилось невпроворот. Фактически пшеницу убирали мальчишки и женщины. Пацанов покрепче ставили на лобогрейку, где требовалась сила. Помню лозунг тех дней: «Береги каждый колос - это удар по врагу!». Так наши будни и шли - в труде, без выходных и праздников. Никто не жаловался, все хорошо понимали, ради чего терпят лишения. Письма приходили с фронта невеселые, а похоронки - считай, каждый день. Рыдания слышались то в одном месте поселка, то в другом.
Призыв в армию не прекращался. Постепенно очередь дошла до нашего возраста. Из восьми одногодок двух забраковали по состоянию здоровья. Из оставшихся трое погибли сразу. Меня отправили на фронт, но потом вернули. Наверное, не подходила профессия тракториста, которым я стал после окончания специальных курсов. Оставаться дома становилось тягостно. Родственники уже сложили где-то головы, и это обстоятельство не давало покоя. Моя очередь защищать страну отодвигалась, и даже возникало опасение: вдруг война кончится.
Который осколок мой?
Повестка пришла 17 февраля 1944 года. Родители провожали меня на позиции, но я попал сначала в отдельный учебный автополк, расположенный в Воронежской области. Мы ездили в соседний город Лиски, возле которого фашистов повернули в обратную сторону, видели, что они натворили. Через несколько месяцев муштры полк пешком отправился на вокзал. Нам махали вслед, не скрывая слез. Первая истребительная дивизия прорыва формировалась в Волчанске Харьковской области. В нее нас и включили. Отправке на передовую предшествовали изнурительные тренировки в горной местности. Темнота, хоть глаз выколи, фонари, включая габаритные, зажигать категорически запрещалось. К машине была прицеплена 122-миллиметровая гаубица. Расчет - в кузове, там же снаряды, десятки ящиков. В последствии полученные навыки очень пригодились.
Самый первый бой не запомнился. Это произошло где-то в Латвии. Да и вообще, шофер - не пехотинец. Героического в его профессии мало, и до рукопашной не доходило. Нас бросали туда, где требовалось прорвать оборону противника. Командование получало приказ. Колонна совершала бросок в 200-300 километров и с ходу вступала в бой. В мои обязанности входило отцепить пушку, отогнать машину в безопасное место. Если поблизости не было укрытий, приходилось закапывать ее, начиная с моторной части. Сколько я земли перекидал, сказать не могу. Много кубометров, может, десятки, может, сотни. Беречь технику пуще собственного глаза полагалось, ведь без нее артиллеристы становились беспомощными.
Орудуешь лопатой, а вокруг осколки от снарядов свистят, который твой, не знаешь. Когда я однажды чинил брезент, даже удивился: как решето! А сколько раз попадал под бомбежку, и сосчитать нельзя. Держишься за баранку, жмешь на газ, и только вперед. Впереди, позади, с боков - шквал огня. Хорошо, что пришлось воевать на «Студебеккере». У него и передний мост ведущий, поэтому вылезал из сплошной грязи и не буксовал. Потому остался в живых. Хотя, кто его знает. Мать, собирая на фронт, дала мне молитву. Называлась она «Живые помощи», находилась в нагрудном кармане гимнастерки все время. Значит, отвела беду. Лишь однажды осколок угодил в кисть руки. Половинка его вышла сама, другая сидит и поныне.
Немало дней полк провел в обороне, так что смерть поначалу встречалась не так часто. В начале 1945-го форсировали Вислу после двухчасовой артподготовки. Переправились на ту сторону под утро. Колеса подпрыгивают, словно катятся по бревнам. Рассвело, смотрю, да это же мы по трупам вражеских солдат ехали. Их там видимо-невидимо. Не по себе стало, как никак люди. Потом жалость исчезла. Когда бомбы падали сверху, когда санитарный самолет немецкий стрелял по мне. Когда одна из них попала прямо в кабину, где сидел сослуживец. Я подбежал, у него мозги - в разные стороны. В те дни хоронили своих часто. В любую минуту погибнуть мог каждый. Летит снаряд в нашу сторону, и по звуку определяешь, сюда или дальше. Прижимаешься к земле - единственной защите. А там, какая судьба выпадет.
При форсировании Одера мы ждали своей очереди. Сутки, если не больше. Целая дивизия шла, механизированная, с тракторами для тяжелых орудий, «катюшами», минометными установками. Немцы ночью повесят ракеты и вызывают бомбардировщиков. Зенитчики, конечно, отгоняли их насколько возможно. Один из самолетов, уже сбитый, упал прямо в батальон связи, разметал солдат на куски. Саперы навели понтонный мост, и первый танк, едва преодолев несколько метров, сорвался в реку вместе с экипажем. Только башня мелькнула под водой. И не поможешь, потому как остановка - верная смерть. Одного сослуживца, с которым проходили учебу, убило на моих глазах. Он возился с мотором, прилетел осколок - наповал.
Однако кромешный ад не ожесточил. Перед самым концом войны отправились мы с младшим лейтенантом и сержантом раздобыть запчасти. Смотрим, из леса трое немцев выбегают. Догнали, выяснили: пробираются домой, пять лет не видели родителей. Мы посадили их в кузов и повезли. Хотелось посмотреть, какой будет встреча. Ведь и мы соскучились по отцу с матерью. Как-то фашиста обнаружили в копне. Майор, правда, не из нашего полка, командует мне: «Отведи подальше, расстреляй». Не могу, отвечаю. Почему? Он без оружия и не сопротивляется, не поднимается рука. Офицер приказал то же самое сержанту. Но и он отказался: не та ситуация, мол. Даже жестокость войны не в состоянии уничтожить чувство человечности. В том и заключается наша сила. Мне уже 76, но если надо, Родине я еще послужу.