Сказки дедушки Бориса

Мне представили его как сказочника. – Да таких сказочников в округе хоть пруд пруди! Ни один мужчина не удержится, чтобы не навешать лапши на уши молодой девушке, – остроты знакомых были однотипны. Взрослые наивному и доброму не верят. Я же, собираясь в гости, составляла цепочки ассоциаций. Все они были из далекого детства, когда мы уснуть не могли без волшебных сюжетов, прочитанных родителями на ночь. Седовласый старичок, гусли и дудки, берег синего моря…ТВОРЧЕСКИЙ ЗАРЯД
– Его дом узнаешь издалека: зеленые ворота обвиты фасолью, – напутствовали меня.
Фасоли на воротах не оказалось: я пришла сюда уже в ноябре, так что дом отличался от других только номером. И хозяин, на первый взгляд, тоже показался обыкновенным горожанином: ни бороды, ни белых волос по плечи, ни кушака или хотя бы синих штанов в полосочку.
Усадив меня как дорогого гостя за стол, Борис Федорович скрылся в соседней комнатке и вышел оттуда с целой кипой бумажных листков. Какие-то, вырванные из школьных тетрадок в клетку, исписаны характерным старческим почерком, а другие собраны в самиздатовские книжицы с иллюстрациями, тематической разбивкой и содержанием. Это и есть творчество Терехова-сказочника.
А начиналось все так. Внучке Бориса Федоровича Даше было тогда чуть больше пяти лет, и, разумеется, каждый раз перед сном она требовала чарующих сказок. Мама девочки снабдила деда книжками, уставив ими несколько полок высокого шкафа, и на этих сказках учились и старый, и малый. Терехов впитывал в себя стихотворные строчки, а однажды почувствовал, что необходима разрядка. И начал сочинять сам – благо, склонность к стихоплетству у него была с детства.
МАЛЕНЬКИЙ МУЖИЧОК
Борис Федорович, оренбуржец по рождению, в Орск приехал только в 1965 году по распределению. Родился он 75 лет назад в обыкновенной по тем временам, но в то же время показательной для нас, потомков, семье. Отец, Федор Семенович, – наборщик типографии, герой Гражданской войны, прошедший красивую, правильную жизнь. Это был тип смекалистого русского мужика: юморного, общительного. Говоря о нем, родные обязательно добавляют еще одну его черту: красивый могучий голос, которым как затянет песню – вся округа заслушивается. Мать Бориса в девять лет осталась круглой сиротой. Выбор у девочки был небольшой: либо погибать, либо на полную катушку использовать сметливость ума и ребячью шустрость, уметь все подметить и почувствовать. Супругов называли идеальной парой: они ценили друг друга, уважали, помогали во всем, потому и лепилось в их отношениях все складно и ладно, а самое главное – знали они цену каждому мгновению жизни и умудрились передать это умение детям.
В 1942 году, несмотря на инвалидность, главу семейства Тереховых снова отправили воевать, 12-летний Боря остался крутиться за старшего. С этого момента для него и началась сознательная жизнь ответственного взрослого человека, и по сей день идет он по этой дороге так же, как отец, уверенными шагами. Помимо того, что всю войну Борис помогал выживать неработавшей матери и сестренкам-братишкам, которых осталось мал мала меньше, он тянулся быть первым в учебе, слава богу, способностей бойкого мальчишки на это хватало.
НАЗЛО ВОЙНЕ
В определении профессии, да и жизненного кредо, сыграла роль единственная реплика. Однажды сосед дядя Ваня, глядючи на тереховских ребят, покачал головой:
– Ну, что это за поколение? Они даже до сорока лет не дотянут.
Сосед мог оказаться прав: в недокормленных, недоразвитых физически детях войны жизнь будто еле теплилась. В 20-летнем возрасте Борис пошел в армию с весом 45 килограммов. Вынес все испытания, не сдаваясь, а отслужив, поступил в физкультурный техникум, чтобы доказать (и себе, и дяде Ване, и всему свету), что на самом деле сил в нем о-го-го, чтобы и других учить быть сильными.
В профлицее, который теперь имеет номер 14, а тогда назывался первым техническим училищем, Терехов проработал 32 года руководителем физвоспитания. За это время – ни единого выговора. Всю жизнь отдал обществу, в первую очередь, детям.
– Сколько помню, в училище его звали «батькой», – рассказывает Наталья, дочь Бориса Федоровича. – Значит, дети доверяли, значит, был он для них авторитетом и даже кумиром. Причем ребята, что учились там, далеко не паиньки, а в основном – проблемные: в те времена их насчитывалось не меньше, чем сейчас. Говорить не приходится, сколько из них избежало криминальных ситуаций благодаря «батькиной» опеке, так они еще и становились чемпионами города, области, даже России.
В руках у меня обветшавший листок грамоты и несколько черно-белых фотоснимков.
– Вы и в Кремле бывали?
– А как же! Участвовал во Всесоюзном параде физкультурников.
Терехов рассказывает, что, для того чтобы попасть на столь высокое мероприятие в качестве представителя области, оказывается, вовсе не обязательно быть выше, сильнее, быстрее. Гимнастов, выполняющих упражнения блестяще, в отборочном туре было хоть пруд пруди. Но одной техники маловато.
– Тренер был уверен в моей победе. Говорил: «Уж очень у тебя соскок красивый, четкий, а главное – приземляешься с улыбкой. Эффектно. Давай именно над этим и поработаем». На соревнованиях в Оренбурге я в конце упражнения так и встал, лучезарно улыбаясь, глядя в глаза главному судье, и это сработало!
СКАЗКА – ЛОЖЬ, ДА В НЕЙ НАМЕК
Пишет Борис Федорович в стихах. И на все мои расспросы отвечает рифмованными строчками, потому что практически вся его жизнь уже облечена в строфы и главы. Он читает наизусть, помнит даже свое самое первое произведение про дедушку Сироба. Из меня никудышный литературный критик, но то ли в стихотворном размере, то ли в приглушенном голосе или самой манере повествовать напевно, сказочно мне чудилось что-то пушкинское. Хотя поэтом Терехов себя по сей день не считает.
Сироб – значит Борис. Поскольку герои всех сказок – родные Терехова, он решил зашифровывать имена способом «задом наперед»: для детского уха они звучат загадочно, а, если подумать, можно угадать, о ком идет речь. Уже позже он узнал, что подобная практика широко использовалась сказочниками всех времен.
Просто так стихи в голову не приходят, обязательно должен быть толчок. Внучки маму не слушаются, не хотят учить английский, играть гаммы, делать зарядку – вот вам, пожалуйста, сказка с идеологической подоплекой. Стихи для взрослых могли родиться, например, по дороге домой после посещения райсобеса или к какому-то значимому юбилею.
Один знакомый, полистав тереховские сборники, махнул рукой:
– Государства, которое ты воспеваешь, уже нет, и герои все твои дохлые.
Автор сделал равнодушный вид: спасибо, не больно-то и хотел. А на самом деле задела неосторожная фраза старика за живое. Обидно потому, что начиналось все со сказок для любимых внучек, что открыт талант был уже в преклонном возрасте, а значит, лелеялся пуще прочих, а особенно потому, что в каждой строчке отражались события его жизни, когда-то имевшие место быть.
– Собрали как-то нас, горемык, лишенных Родины, без всякого спроса в доме дневного пребывания пенсионеров. Культмассовичка объявила программу: сводим вас, уважаемые, в театр и музей. В музее выставили предков наших – обезьян, орудия труда – серпы да прялки-скакалки. Единственное, что меня заинтересовало, – это старинный клавесин, звуки которого я тогда впервые услышал. Заканчивалась экскурсия выставкой местных художников (от слова «худо»). На одной из картин были изображены два шута в реверансах, под которыми красовалась подпись: «Finita la komedia». Насколько это было символичным! Я прошел как по кладбищу. И прошлого моего нет, и герои дохлые, да еще обезьяны эти…
Борис Федорович цитирует Маяковского: «Но землю, которую завоевал и полуживую вынянчил…» Цитата – не для красного словца. Он верил в это, он этим жил.
Под воздействием жуткого негатива перестроечных времен появились на свет «Дело было в богадельне», «Стихи ветеранов». Это абсолютно позитивные, юмористические вещи, правда, не без грустинки, – иначе и не могло получиться у мудрого человека. Опыт познания приобретался не только в борьбе с жизненными трудностями. В полуподвальном помещении дома, где жили Тереховы, расположенного в самом центре старого Оренбурга, хранилась богатая библиотека, собранная еще до революции. Именно там дети просиживали часами с журналами «Нива», сборниками Островского, Лермонтова, Некрасова.
Чтобы по-настоящему что-то понять, надо это прочувствовать. Говоря о некрасовской Дарье, Борис Федорович вспоминает аромат хлеба, который мать только что вынула из печи, и ему не надо лишних словоописаний. Во время выступлений фигуристов, транслируемых по телевизору, для него нет большего удовольствия, чем чувствовать напряжение мышц спортсменов, откликаться собственным телом на амплитуду движений. И во время речи его слова не катятся кувырком, а приставляются друг к другу, наполненные глубоким смыслом.
А ЕЩЕ…
– Он у нас еще и художник, – гордится отцом Наталья Борисовна. – По молодости пробовал писать маслом. Сейчас на это занятие совершенно нет времени, зато старшая внучка радует деда своими работами. А еще он руководитель туристских походов «водников». А видели бы, какой огород у него – загляденье!
Откуда это? Я не хочу сказать, что Терехов – гений, каких не бывало, но как может у человека выходить так ладно все, за что бы он ни брался? Ведь нужно сначала научиться, потом развить способности, постоянно тренироваться, чтобы не потерять форму. А жизнь наша так коротка… Работа, отдых у телевизора, готовка обедов и ужинов – вся эта волынка растянута на десятки лет, а там уже и пенсия на носу. Для себя пожить не успеваем – уж слишком часто слышимое умозаключение. Но скажите, куда торопиться, если всего в жизни все равно не успеть, а что сделано, то и есть наше. Разве не сами мы создаем невыносимые, тяжелые условия существования, продираемся к свету сквозь тени чертополоха? Каждый человек – творец своей судьбы, и сваливать беды на депутатов, забывших в высотах власти о нуждах работяг, тупое начальство, жену, изо дня в день потчующую пересолом, не что иное, как слабость. Не будет в нашем мире повсеместной разрухи и несправедливости, если каждый создаст вокруг себя безоблачный микромирок, сделает это не для мирового сообщества, а для себя лично, ведь он хочет быть счастлив.
Борис Федорович как раз из таких. Ему легко жить, хотя, как ни парадоксально, трудностей на его пути было предостаточно. Попробовав во время службы за границей однажды кофейной гущи, он почувствовал себя жителем рая. Смешная мелочь, и тем более удивителен произведенный ею эффект. А все потому, что внутренняя гармония, царящая в этом человеке, постоянна. Стихи, картины и даже гигантские фасолины с огорода – что-то вроде розовых очков. Терехов видит мир, всю его грязь, вполне различает черное и белое, но впускает это внешнее в себя через особые фильтры. И творчество – один из них.
Скажете, сказка? А кто из нас не хочет жить в сказке?