Тот же террор, хотя и под другим названием

Судя по всему, недавние публикации о прошлом нашего города и его окрестностей, незамеченными не остались. Речь идет о корреспонденциях «Пленниц меняли на коней и превращали в рабынь», «Генеральная линия партии пощады не знала», «Ташкент – Билибей: кто кого?» и «Приговорить к расстрелу за контрреволюционную деятельность». Один из читателей позвонил в редакцию в субботу сразу, как только ему принесли свежий номер «ОХ», и заявил автору буквально следующее:– Можно подумать, сегодня живем без проблем, так нет, вы копаетесь в событиях, оставшихся давно позади. Я стал было читать ваши статейки, а потом просто выбросил газету подальше. И теперь, как увижу знакомую фамилию, даже смотреть не буду.
Некоторые отклики носили более конструктивный характер, указывали на ошибки в датах и фамилиях, что свидетельствует о неподдельном интересе орчан к «ОХ» и ничего, кроме признательности, не вызывает. А за обнаруженные неточности спасибо, как говорится, бывает, поверьте – не намеренно. К тому же люди, поделившиеся своими воспоминаниями, как правило, преклонного возраста, жалующиеся на память. Зато они вполне здраво рассуждают: история тогда правдива и объективна, когда запечатлена ее непосредственными участниками во всех, даже мельчайших, деталях. Вот что, на наш взгляд, главное. Монополия на истину, перелицованная в угоду очередному правителю, ни к чему хорошему не привела. Это уж мы должны крепко усвоить. Практики хоть отбавляй. Поэтому звонок от ветерана труда Ф. Косицына стал поводом для новой встречи. «Голода, от которого люди ели друг друга, в 1921 году в Орске не было, а Франкфурта я видел сам и жил от него недалеко», – заявил Федор Михайлович в трубку.
Обсуждать факты, леденящие кровь, с человеком, родившимся несколько позже, к тому же далеко от нашего города, – затея неблагодарная. Подробностей, связанных с уполномоченным наркомата тяжелой промышленности, к сожалению, оказалось немного.
– С первого января тридцать пятого года отменили карточки, – вспоминает он. – Белый хлеб продавался за рубль пятьдесят, пшеничный – за девяносто копеек, ржаной – за семьдесят пять. Цен на другие товары не знаю, денег на них не хватало. В семье – четверо детей, мать - домохозяйка. Отец устроился бухгалтером в «Мелиоводстрой», контора которого располагалась в конце улицы Советской. Нам дали дом по улице Ежова, переименованной впоследствии в улицу Чкалова. Франкфурт жил на улице Луначарского, прямо под горой, имел две легковые машины – одна его, вторая – жены. А еще персональный самолет на площадке напротив никелькомбината. Из Старого города мы ходили туда на День авиации. «Орская хроника» написала, будто арестовали его в тридцать шестом. Неправда. На ЮУНК первая плавка произошла в тридцать восьмом. Собрали митинг. Потом пошел слух: под фундаментом печи обнаружили аммонал, Франкфурт причастен к нему. Ну, и взяли.
Тогда многие пострадали. В город привезли специалистов, работавших на Китайско-Восточной железной дороге, заселили в специально построенные дома. Они, видимо, зарабатывали больше местных путейцев, во дворах поставили бильярд, гоняли по вечерам шары. С кем-то из врагов народа они были все-таки связаны. Не все, конечно, а те, которых забрали. С КВЖД приехал директор школы № 33 Демидов, его тоже арестовали, кроме того, учителя музыки, мужа учительницы Куницыной. Она поехала за ним. Исчезали бесследно и наши железнодорожники, включая начальника депо станции Орск Вязьмина, а не начальника станции, как вы там сочинили. Хороший мужик, уважаемый. Правда, никто не сомневался в их вине. Увезли, значит, есть за что. Все ощущали патриотизм, надеялись на лучшее.
Между тем закончил свое повествование Косицын на минорной ноте: материалы, опубликованные в «ОХ», дескать, опорочили орчан и их прошлое. Что на это ответить? Во-первых, по данным городского музея, С. Франкфурта приговорили к расстрелу 20 сентября 1937 года. Во-вторых, каждому из нас прожитое всегда кажется лучше, чем оно есть на самом деле. Разумеется, страна, кроме страданий, испытывала экономический подъем, покоряла полюсы, умножала народонаселение и строила дома. Однако из песни слов не выкинешь. Дядю Федора Михайловича, председателя райисполкома, в 1931-м вызвали в Самару и посадили. Через полгода заточения ему доверили конвоировать заключенных на Беломорканал. Тогда-то отец Косицына со своим семейством и переехал к другу в Кумак, соседствующий с Орском. Скрылся от органов, чтобы не пострадать как родственнику репрессированного. Его сын стал знатным машинистом, в течение 51,5 года водил паровозы и локомотивы, отдал все здоровье и силы государству. А оно отплатило ему пенсией в 2537 рублей. В принципе, по отношению к старшему поколению тот же террор, хотя и под другим названием.