История семьи, которая решила умереть

Жили-были и, скорее, были, чем жили, старик со старухой. А с ними еще старуха без старика. И молодой человек, который на старика был похож по состоянию души и здоровья…Совсем уж древняя антикварная бабушка скрипела панцирной сеткой в одной комнатушке. Ее старенький сын-хозяин хрипел прокуренными связками в другом закутке. Его скособоченная жизнью жена шипела на эту жизнь в третьей зале. А сорокалетний внук пошаркивал во всех трех интерьерах, гонимый тяжелым и обидным недугом «шизофрения».
И эти скрип, хрип, шипение и шарканье определяли жизнь в дремучей квартирке. Так живут на дне глубоких тихоокеанских впадин столетние моллюски.
Ближним соседям они не мешали. Да и себя не истязали особой любовью к ближним. Переваливались с боку на бок как все. Как всем нам и принято обитать на дне провинциальных российских впадин.
Музыкой по перепонкам не бухали, детскими криками среди ночи не будили, шумных нетрезвых гостей не водили – некому. И если кого затапливали водой, то только соседскую кошку, забравшуюся по своим кошачьим делам в сырой и пахучий подвал под первым этажом панельной хрущевки.
Даже свет включали редко. Хозяин однажды придумал вон чего: поставил в трельяж лампочку, и направил одним зеркалом свет в одну комнату, другим зеркалом – в другую комнату, третьим – в третью. И вот так, с одной лампочкой куковали они по вечерам с целью экономии электрического тока. Сидели по клетушкам, и старый трельяж утраивал их нестареющие тени.
Летом выбирались из квартиры на солнышко. И тогда музейной редкостью выставлялись экспонаты на стендах лавочек у подъезда.
Совсем уж древняя антикварная бабушка прела на солнышке молча, как цветочек, шевеля лепестками подвязанного под подбородком платочка. Она работала с малых лет, не разгибаясь, и теперь ее изношенный рассудок примечал все меньше нюансов в окружающем мире. Старенький сын-хозяин стоял у входа и задевал колкими шутками каждого входящего-выходящего. Он привык шиковать на широкую ногу, и теперь, когда ноги опухли и болели, мог только цеплять прохожих шуткой. Скособоченная жизнью супруга вешала под окнами свое белье и грозилась сделать то же самое с чужими домашними животными. Много читавшая в прошлом и непростая по жизни, она теперь почему-то недолюбливала домашних животных и даже некоторых граждан… А сорокалетний внук, высокий, статный и видный, но неспокойный, выбегал на остановку и все рвался уехать куда-то. Его, тяжелобольного, вынуждена была оставить семья – жена и дети, и теперь он томился здесь с родителями в трех комнатах.
Можно было зайти к ним в гости. Можно было остановиться и поболтать с ними. Или подсесть к ним у подъезда. Или пригласить в гости к себе… Но ни у кого никогда не возникало и не могло возникнуть чувства, что эта семья нуждается в чьем-либо внимании, участии или сочувствии. Наоборот, мало кто приходил к ним или приглашал к себе, потому что семья угрюмых стариков казалась на редкость собранной, сбитой и сплоченной. Как об стену горох отскакивали гости от их входной двери.
Пенсии были у стариков хорошие. Экономный хозяин расписывался почтарке за всех, собирал пенсии в кучу и сохранял на старость. И ставил в трельяж лампочку. Лишь изредка позволял себе недорогого пива. Которое, впрочем, слишком любил.
Сорокалетнего сына угощал редко, ссылаясь на возможное обострение болезни. Кстати, надо бы сказать, «и было у него три сына», но двое других бывали в отцовском доме не так часто. Поэтому о них не говорим. Они жили в своих семьях. У них были своя жизнь и свое пиво.
Опасаясь обострения болезни, сорокалетний сын сдавал отцовские бутылки, скупал в магазине чай и заваривал его очень крепко. Надо же чем-то себя развлечь на дне провинциальной российской впадины. Сгорбленная тяжелой жизнью мать жалела его, высокого, сильного и статного. Глядя на него, обругивала житуху еще настойчивее... Он был единственным стариком в этой квартире, кто мог требовать чьего-либо внимания, участия или сочувствия. Но, весь в гордых родителей, он ничего не требовал. Хватал шапку и убегал на остановку. Всё рвался куда-то уехать.
А совсем уж древняя добрая старушка изучала в самой отдаленной комнатке полезные ископаемые своих тумбочек. И замечала все меньше нюансов в тумбочках и дома.
Однажды все испортилось. Таки приехал в отчий кров один из двух дальних семейных сыновей. Напитавшись отцовского пива, оккупировал лавку у подъезда. На нем была красивая жилетка и много значимости. Он приосанился и разговорился. А вслушивался в него малоприметный паренек, живущий в этом же дворе. Паренек блистал железным зубом и воровским авторитетом. Спустя два года его убьют на зоне, и весь двор выйдет на богатейшие похороны. А сейчас в окружении соратников он принимал знаки внимания по случаю недавнего освобождения. И ему начал мешать подвыпивший франтоватый мужичок.
Наконец уронили мужичка на асфальт. Замарали ему жилетку. Надоел. Выбежала сгорбленная, болеющая мать, принялась материть пьяного сына, дворовое ворье и жизнь. Выбежал хромающий ее супруг, оттаскивать стал в дом жену. Выбежал большой и статный сорокалетний сын на помощь брату. Поднял крик, кулаки, брата... И даже совсем уж ветхая их бабушка забеспокоилась и заворочалась на своей панцирной сетке.
Пареньку дворовому старики объясняли, что неспокойный их внук, сын и брат тяжело болен, что кулаки поднял, заступаясь. Что слишком любим все мы пиво. И паренек, зло блистая зубом, ушел-таки за угол. Увлек нахмуренных соратников и свой щекотливый авторитет. Но распалившийся сорокалетний брат, сын и внук уже бежал за пареньком, поднимая крик, кулаки и фамильную репутацию. Голос у него был звонкий, несмотря на физическую крепость и рост. Пронзительный. Осерчал бандитский юноша, выхватил из пряжки своего ремня заточенный кастет… И ловким воровским приемом цапнул по голове инвалида.
И после этого все пошло как-то не так. Кровь на лице инвалида вытерла руками мать, на ступеньках подъезда затерли ногами соседи. Но прилюдно униженная гордая семья стала как-то рассеиваться и рассыпаться. Семейный брат в жилетке отряхнулся и уехал, а его защитник замолчал и потерял интерес к жизни. Он уже не хватал шапку и никуда не рвался. Стал неухоженным и спал с лица. На него глядя, слегла мать. Отец, не умеющий готовить и привыкший жить беззаботно, ковылял по квартире на опухших ногах. В одной комнатушке – старушка-мать, в другой – старушка-жена, в третьей – на глазах худеющий сын.
Выбрав момент, попыталась скончаться совсем уж древняя антикварная бабушка. Но это у нее получалось непросто. Слишком долго и несправедливо для ее натруженных рук. Похороны ударили по кошельку, привычкам и гордости. Лампочку в трельяже уже никто не ставил. В углах квартиры строились бутылки. Хозяин перестал бриться. У него появилась неприятная потребность в чьей-то жалости. Он стал заходить к соседям, был назойлив.
Через полгода вновь пришлось брать водку ящиками. Потому что, собравшись с духом, испустила дух измученная жизнью и болезнями супруга… У нее это получилось как-то запланированно и логично. Перед смертью она целовала руки соседям, которые ухаживали за ней, меняли судна и кормили ее хотя бы раз в день. За всю свою жизнь гордая начитанная и непростая женщина не могла допустить и в мыслях, что будет целовать руки своим соседям. Но супруг упал духом, не готовил и сам почти не ел. Умирала она голодной.
Похороны ударили по печени хозяина. Он схоронил жену ударно. Он ударился в беспробудные поминки… Под предлогом обострения шизофрении замызганного сына увезли на «скорой» в Круторожино. Там сынок хотя бы мог получать трехразовое питание. Тем не менее исхудавший больной отворачивался к стенке от посещавших его родственников. Через полгода после матери он скончался смертельно обиженным.
Недолго прожил в загаженной квартире и хозяин. Ноги отекали, но он ковылял к соседям за ежедневной порцией жалости. Нет на этой планете ничего прекраснее жалости.
За пару лет сама по себе вымерла крепкая орская семья. Один за другим, последовательно и логично, как динозавры. Всех четверых почему-то хоронили посторонние люди. Сейчас в квартире живет тот братец в жилетке.
Говорят, в нашем городе сравнительно дешевое жилье, если под съем, если на месяц. Сравнительно с ближайшими городами и весями. Говорят, это потому, что многие имеют по две квартиры. И лишнюю, как правило, сдают в аренду. Может быть, понастроили лишку в советскую эпоху? Или потихоньку вымираем на дне не изведанных наукой провинциальных впадин...