Не стреляйте в журналистов

Журналистов жалеют, только когда они гибнут. Мир скорбит по героическим мальчикам и девочкам, добывающим правду для людей. Повседневный же героизм журналистов – это работа, ежедневная, выматывающая, в чем-то рутинная… А цинизм, который называют нашей профессиональной «болезнью», – это всего лишь щит, который иногда уберегает от мелких, но ядовитых стрел, сыплющихся на нас нескончаемым потоком… Ведь никто не сочувствует журналистам, пока они живы…Все началось без десяти восемь. Впрочем, раньше, но если бы не этот звонок с утра, может быть, ничего бы и не случилось.
Но журналистка до четырех часов писала текст.
А он рано позвонил. Еще до будильника.
– Знаете, мы с вами сегодня встретиться не сможем.
– Но подождите, мы же договаривались, я вам всю неделю звонила!
– Если только прямо сейчас. Через полчаса я уже уеду.
– А, черт!
В общем, позавтракать она снова не успела.
Зато к десяти она уже была в редакции. И звонила:
– Здравствуйте, я из газеты. Скажите, а...
– Нет. Ничего я вам не скажу. Вы, журналисты, такие надоедливые! Перевираете все, вечно…
– Но…
– До свидания, девушка. Научитесь сначала разговаривать!
– Да я ничего еще и не…
«Не скажу!» А закон о СМИ ты читал? Статью сорок седьмую? Где сказано, что я имею право искать, запрашивать, получать и распространять информацию. Мы, журналисты, конечно, дураки. Зато и для вас почему-то закон не писан.
Звонок:
– Редакция, здравствуйте. Помогите нам в нашей беде. У нас укладывали асфальт во дворе и выкопали лавочки, а обратно не вкопали. Куда мы только не звонили, письма писали, и вам, в газету…
– Ну, а чего вы сейчас хотите? Мы написали о вашем дворе, а копать… я не умею.
– Но вы же газета, вы должны что-то сделать!
Журналистка старалась сохранить терпение:
– Слушайте… вы ведь по поводу этих лавочек и нам уже четвертый раз звоните. Может быть, вы их просто… сами вкопаете, куда нужно, и… все?
– Знаете, девушка, вы такая бесчувственная, как вас только в газету взяли?!
Но она не могла спорить, она уже опаздывала в Учреждение...
В середине разговора с Большим Начальником журналистка поняла, что невнимательно слушает собеседника. «Я плохой человек, – думала она с тоской. – Мне совсем неинтересно, что он говорит, а ведь это важно для города. Снова получится тупой формальный текст». Голова болела, глаза слезились от недосыпания…
– Игорь Карлович, теперь разрешите, я вас сфотографирую.
– А вот это, милая моя, совершенно не нужно. Это я тебе говорю.
– Игорь Карлович, пожалуйста, вы понимаете…
– Нет! И хватит об этом.
– Нет?
И тут вдруг журналистка не выдержала:
– Ну, как хотите! Как я от вас от всех устала, если бы вы только знали. Сфотографироваться вам трудно, да? Будто я для себя… Вам самому нравится читать материалы без иллюстраций? Да их, такие, вообще никто не читает. Вы хотите, чтоб газета была хорошей, а сами…
Ее понесло, и было уже не остановить.
– Что вы так на меня смотрите? Я грубиянка? А вы нет? Вы все всегда норовите на «ты» назвать! Из вас слова не выдавишь, зато вы всегда знаете, что нужно сделать, чтобы МОЙ текст был лучше, учите, как надо писать. Что вы знаете? Вы, которые, все как один, говорят «ложит» вместо «кладет» и «звОнит» вместо «звонИт». А мы формулируем за вас ваши мысли, ночами не спим. А вы потом глядите и удивляетесь – надо же, какой я умный, как красиво говорю! Умный! Вы сейчас обедать пойдете! А я не успею! Потому что мне ваши слова еще перекладывать на нормальный русский язык. А потом вы же половину вычеркнете. Сами скажут, а сами вычеркивают! Вечно вы кого-то боитесь. А потом нас во всем обвиняете! Заладили: «Журналисты – то, журналисты – сё!» Да не журналисты мы! Мы люди. Люди! Поняли вы? Люди мы! И нам, – тут она всхлипнула, – нам… больно! Господи, как давно я хотела все это сказать… Извините… Спасибо за интервью!
И журналистка, размазывая тушь по щекам, выскочила из учреждения. Перебежала через дорогу и скрылась в каком-то ДК, где, как она помнила, была курилка.
Оттуда она позвонила своему начальнику:
– Ди-им, скажи им, что я не приду.
– Что это значит? Ты…
– Дим… скажи, что я умерла.
Завотделом положил трубку и крепко задумался…
– Что-то не так, что-то не так… – шептала журналистка, сидя на полу и прислонившись спиной к стене. – Да, мы люди. Нам больно…
Она с трудом могла вспомнить, что говорила в Учреждении, только ощущение чего-то ужасного все равно было.
– Что-то не так…
Она не могла понять, как до этого могло дойти? Она помнила, что когда училась, то совсем не так представляла себе профессию. Она хотела писать сильные, смелые, убедительные тексты. Кто же мог знать, что «творчество» превратится в бесконечную погоню за строчками, что каждый день тебе будут звонить и обвинять всю редакцию в том, что у кого-то не работает водопровод. И все бы ничего, но «вы, журналисты…»
– Нет, что-то не так…
Она вдруг вспомнила позавчерашний день. Как в редакцию позвонили из больницы. Просили написать про мальчика, который получил какую-то ужасную травму и лежал в коме. Как она долго слонялась по коридорам больницы, чтобы все выяснить. И как на нее наорала какая-то заведующая отделением:
– Ты что здесь делаешь?! Почему без сменной обуви?!
И как она, вызвав маму мальчика из палаты, поняла, что та ничего не знает о чужой идее написать про ее сына. А когда во время их разговора у мальчика отказали почки и его срочно увезли в операционную, то, глядя на притихшую от горя мать, она прошептала:
– Да-вай-те не бу-дем ни-че-го писа-ать.
И как они, обнявшись с этой мамой, плакали. И потом она шла, не разбирая дороги, в редакцию… А вечером, не в силах выносить огромную тяжесть чужой боли, напилась с подругами до одури.
Как там этот мальчик сейчас? Как ему можно помочь? И почему нас считают всесильными?
Звонок, на этот раз входящий:
– Слав, это ты? Слав, я сегодня опять не успеваю. Извини. У меня расшифровки и…
В телефоне раздались короткие гудки.
«Да, – мрачно подумала она. – Не связывайтесь с журналистами. У них никогда не будет на вас времени».
Смяв пятый окурок о бетонный пол, она встала, вышла и медленно побрела домой.
Вечером, вздохнув, села за расшифровку диктофонной записи интервью. Долго мучилась, пытаясь «выдавить» из себя текст. Редактору не объяснишь, что такое «творческий ступор», он сам писал, он знает, и для него это не аргумент.
Она легла в постель, смутно сознавая,
что спать ей остается всего шесть часов,
что завтра глаза опухнут от слез,
что получит нагоняй от редактора за то, что к материалу нет фотографии,
что так, наверное, будет всегда
и что она готова к бою.
– Ну и пусть, – шептала она, – ну и пусть…

Оксана Романова