НА РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО ПОДАВАЛИ КЛЕВО

Великий праздник я отмечал на лестнице, ведущей в Преображенскую церковь, среди изгоев общества, просящих милостыню у нескончаемого потока людей, устремлявшегося в храм Божий. Был гоним любимой милицией, обижен подрастающим поколением и облагодетельствован добропорядочными христианами, в основном - женщинами. Об этом и многом другом мой сегодняшний сказ.Из редакции, находящейся по соседству с церковью, я вышел задолго до начала службы, часу в 11-м ночи, предварительно нарядившись в такую рванину, что мой новый друг – побирушка Вовка (подробнее о нем – чуть ниже) в сравнении со мной казался франтом, одевающимся у модельера Юдашкина. Как ни спешил, оказалось все-таки припозднился: плацкартные места на дороге, ведущей в храм, заняли более расторопные конкуренты, которые уже во всю окучивали направлявшихся в церковь граждан. Встал у самых церковных дверей и совсем уж было протянул драную варежку навстречу прихожанам. Первым, как водится, подошел милиционер, не дал ни копейки, лишь вежливо попросил освободить проход. Так я скатился в самый низ, к неосвещенному началу лестницы. К тому же досталась мне самая неудобная ее сторона – правая. Левую, по которой в основном шли люди, повернувшие с улицы Советской на Л. Толстого, оккупировал мужчина с упрятанной под пальто сломанной на самом деле или понарошку – точно не скажу - рукой.
Началось все неудачно – худо и продолжилось. Некий аккуратно одетый старичок, детство которого, судя по всему, прошло в пионерском отряде имени товарища Берии, признал во мне прожженного пьяницу с улицы Тбилисской, что меня крайне огорчило. Ожидал еще неприятностей и обид, но как-то обошлось. Если не считать парня в распахнутой дубленке, назвавшего меня козлом горбатым, что, по моему разумению, опять-таки не соответствовало действительности.
Я стоял одинокий, изредка оскорбляемый, никому не нужный, и, замерзая, кушал мятный пряник, который с разрешения мамы дала добрая девочка лет семи. Так бы и окоченел. Но тут объявился страдалец, повторивший мою горькую судьбу, - мужичонка лет пятидесяти, изгнанный милицией с паперти вниз. Подружились. Он попросил называть его просто Вовкой. Я чинно представился Николаем, сиротой 38 лет от роду, правильно воспитанным советской властью в детском доме города Свердловска, но впоследствии низведенного до положения нищего и бездомного демократами-перестройщиками. Вовка, последний раз трудившийся за станком лет 15 тому назад, тут же вошел в мое кризисное положение. И предложил после того, как начнется служба, топать к нему пешедралом на улицу Строителей, где возле бывшего конного двора он на пару с братаном владеет комнатенкой. Там мне можно переночевать. А на собранные деньги погреться самогоном. (А вы что думали, подаяние на хлебушек и уплату долга за квартиру идет? Ха-ха, наивные вы люди! На пропой все уходит! А конфетки и бараночки, вручаемые иногда вместо денег, используются в качестве закуски). На том и порешили. Вовка, как человек более расторопный, велел мне стоять там, где стою, а сам надумал слегка потеснить однорукого. Но прежде чем отойти в сторону, огорошил вопросом:
- Слышь, крестятся правой рукой?
- Ты что, дурак? - искренне удивился я. - Конечно правой!
И началась настоящая работа! По мере приближения полуночи людской ручеек превратился в полноводную реку. Монетки, конфеты и печенье сыпались в варежку друг за дружкой почти без пауз. Я всех искренне поздравлял с праздником. Очень хотелось принять что-нибудь внутрь «для сугреву», но величие ночи и христианский долг не позволяли даже помыслить об этом. Вот на что я обратил внимание. В основном подавали девушки и молодые женщины, что навело на греховные плотские раздумья, ничего общего со светлым праздником не имеющие: «Значит, я еще о-го-го! Значит, котируюсь пока у прекрасного пола!». Особенно, когда надену расползающуюся по швам, с торчащей из полы ватой, телогрейку, натяну треух, побитый молью, и напялю изорванные в клочья не застегивающиеся штаны.
Примерно без четверти двенадцать мимо нас скорым шагом проследовал отец Олег. Вовка вслед ему задал вопрос:
- Батюшка, а колокола сегодня звонить будут?
- А как же! - отвечал удаляющийся священник.
Вовка, исходя из этого, отмерял срок:
- Как только зазвонят, амба! Уходим ко мне. А то ты подохнешь, как собака, от холода.
Мне и впрямь приходилось тяжко. Не в том смысле, что карман телогрейки оттягивала мелочь и подношения – это-то как раз приятный момент был. Мороз, чертяка, одолел – спасу нет! Сначала я отплясывал на месте нечто среднее между твистом и шейком, потом стал бить по кирпичному столбу коченеющий рукой, прикрывая другой немевшей конечностью отваливающийся нос. Стало совершенно непонятно - чем собирать подаяние?!
К часу ночи я с ужасом осознал, что не чувствую рук и ног. А между позвоночником и ребрами словно кусок льда кто-то засунул. Колокола же еще и не думали звонить! Сделалось по-настоящему страшно.
Расставшись с добрым Вовкой на английский манер, то есть по-людски, не попрощавшись, я зашаркал по снежку в редакцию, осторожно минуя милицию и компании пьяных подростков. Кое-как добрался, поскреб в окно.
В стенах родной редакции мне был оказан не просто горячий, а я бы сказал, горячительный прием! Отогрелся на славу. С пожертвованными конфетами и печеньем напился чаю. Собранные же деньги, каковых оказалось 54 рубля 48 копеек, пошли на богоугодное дело: вчера, когда материал готовился к печати, на них была накуплены свечи и поставлены за здравие тех, кто эти деньги дал.
До следующего Рождества Христова, православные!