Со всесоюзным старостой о жизни говорил, Берию приветствовал, рапорт молотову писал...

У него орден Сталина. Наградной лист подписан председателем постоянного Президиума Верховного Совета СССР Сажи Умалатовой. Оказывается, такой орган существует, несмотря на то, что Союз распался одиннадцать лет назад. Профиль вождя всех народов парит над несколькими рядами других знаков воинской доблести, прикрепленных к парадному пиджаку. К событиям, связанным с человеком, получившим неоднозначную оценку истории, у Валентина Георгиевича Владимирова трепетное отношение. Он часами может рассказывать о роли Иосифа Виссарионовича в годы Великой Отечественной войны, его мудрости, прозорливости, пристрастиях и привычках. Все, что связано с Москвой, для него свято и незыблемо. А время, когда охранял покой обитателей Кремля, отпечаталось в его памяти буквально по минутам.Последний раз Владимиров ездил в столицу, когда праздновали ее 850-летие. “На посту, где я стоял в 41-м, вспоминает ветеран, - мальчишка, на погонах - литеры “ПП”. Спрашиваю: что это означает? Оказывается, "Президентский полк". У меня были другие буквы - “ГБ”, то есть “Государственная безопасность”.
Ему есть о чем вспомнить. Находясь в прежних стенах, где довелось нести службу, Валентин Георгиевич почти зримо видел тени людей из прошлого, слышал их голоса. В архиве он попросил свое личное дело. Папка сохранилась, но на обложке значилось: умер. Короткое слово не испугало. Кто-то из своих, видно, постарался оградить бывшего соратника от возможных неприятностей. Владимиров послал сюда свои мемуары, да, похоже, рановато. Вот и постарался тот старый товарищ подвести под его фамилией черту, чтобы не искали в случае чего, не беспокоили. Пусть отдыхает - заслужил.

В Орск он попал 11-летним пацаном. Отца перевели из Самарской губернии руководить железнодорожной милицией. Валентин учился в школе N 15, располагавшейся в поселке Никель. Суровые тридцатые воспитывали людей, строивших социализм, патриотами своей Родины. Строчка из песни “Жила бы страна родная и нету других забот” была не просто словами, а олицетворением образа жизни. Для той поры хватило и шести классов, чтобы в седьмом написать заявление с просьбой послать добровольцем на войну с финнами. Повестка не заставила себя ждать. Вот она, пожелтевшая, под номером один с припиской вверху: “Вручить немедленно” и датой - 9 февраля 1940 г. Сохранилась красноармейская книжка со строгим напоминанием: “...иметь всегда при себе. Не имеющих книжек задерживать”.
Лыжный батальон готовили основательно: постоянные 30-километровые броски с полным снаряжением, занятия по огневой. Владимиров обладал отменной физической формой, со ста метров попадал в пятикопеечную монету из снайперской винтовки, но на север не попал: как-то раз прихватило морозом ноги. Дали ему полугодовую отсрочку для лечения в Орске. А там и 22 июня 1941-го наступило. Окрепший воин, конечно, не мог оставаться дома.
- Я написал рапорт, отнес в военкомат и через несколько дней ехал с семерыми новобранцами в сопровождении старшего лейтенанта в Москву, - рассказывает Валентин Георгиевич. - Меня зачислили в Высшую школу наркомата госбезопасности. Какая там учеба, думаю, когда идет война! Отправьте на фронт, требую.
Его зачислили в охрану Кремля, потому как подходил по всем статьям: крепкое здоровье, безукоризненная анкета, рост 185. Выдали офицерское обмундирование из специального сукна. Форма предназначалась только для поста. В остальное время - строевая подготовка, изучение устава караульной службы. Правда, заниматься отработкой шага на плацу долго не пришлось. В середине октября столицу охватила паника. Армия отступала, появилось много дезертиров и мародеров, которые вместе с уголовниками грабили магазины и банки. Верховный главнокомандующий распорядился навести в городе порядок. В операции участвовала и кремлевская охрана.
- Едем однажды вечером по улице Горького, смотрим: из одного дорожного колодца виднеется свет, - вспоминает Владимиров. - Внутри парень укрепляет к кабелю правительственной связи толовую шашку. Вытащили - расстреляли на месте без суда и следствия. Жестокость диктовалась возникшими обстоятельствами. В разрушенном снарядом магазине какой-то мужик сбрасывал с полок товар, искал водку. Тоже шлепнули. Третьего задержали в военной форме без документов. Из окружения, объясняет. Его свезли на Васильевский спуск. Таких скопилось там тысячи, потом их отправляли прямо в окопы. В течение двух суток без сна и отдыха панику мы ликвидировали.
В те дни громадный урон Москве наносила и немецкая авиация. Одна из бомб угодила в здание Кремля. Погибли 13 человек. Другая - в корпус ЦК КПСС, угол которого срезало с верхнего этажа до фундамента, похоронив десятки людей. Третья накрыла очередь в Елисеевский магазин. Немало покупателей раздавило воздушной волной. От остальных разлетелись в разные стороны руки, ноги, головы. Возле дерева лежала девушка с развороченным затылком. Владимиров столкнулся со смертью так близко впервые. Но было не до эмоций, вместе с другими кремлевцами он грузил еще не застывшие тела в кузов грузовика, из которого ручьем текла кровь. За сутки сигнал тревоги раздавался по 10 и более раз. Охрана обеспечивала, кроме того, безопасность Кировского метро. Его закрыли, использовали как убежище для Генштаба и правительства. Едва завывала сирена, три тысячи бойцов вставали вдоль дороги плечом к плечу и не уходили, пока подземного укрытия не достигнет последний автомобиль спецколонны. Осколки долетали до них, случались ранения, но служба есть служба.

Оперативные задания не заслоняли главной задачи - безопасности объекта N 1. Кремль к тому периоду находился в тройном кольце охраны. Полк принял присягу у мавзолея Ленина, поклялся в верности трудовому народу. Каждый воин знал, что товарищ Сталин и его соратники - люди особые и любой случайный контакт с ними становился событием.
- У Молотова жена, Полина Жемчужина, страдала сахарным диабетом и ездила в кремлевскую больницу делать уколы. Один раз как-то смотрю, подъезжает к воротам. А лейтенант, молодой, неопытный, остановил ее машину, - вспоминает Валентин Георгиевич. - Я ему говорю: не надо, мол, на капоте флажок дипломатический. Не послушал он, требует предъявить документы. Жемчужина объясняет: я жена Молотова, к врачу. Лейтенант стоит на своем. Удостоверение она ему, конечно, показала. На другой день его отослали на фронт.
А однажды с Калининым говорил. Я стоял на Боровицких воротах. Автомобиль подъезжает, останавливается, чего обычно не случалось, выходит Михаил Иванович. Нам неделю назад новую форму выдали, вот он и заинтересовался, наверное. Спрашивает меня: «Откуда родом, как дела дома?». А мне только что письмо из Орска прислали, рассказал. Он мне в ответ: «На фронте еще тяжелее». И поехал дальше. Капитан рядом находился, все слышал. Попало мне от него крепко, зачем, говорит, язык распустил.
Ночью, когда сменился с поста, меня вызывают к командиру. Иду, не знаю зачем, вернусь ли. Оказалось, мне следовало написать рапорт на имя Молотова, чтобы разрешил отправить домой посылку. Утром к Вячеславу Михайловичу зовут. Поднялся в его приемную, доложил. В креслах сидят двое дипломатов, ждут. Секретарь меня инструктирует: в карманы руки не засовывай, не жестикулируй. Вошел, щелкнул каблуками, доложил. Молотов вышел из-за стола, подал руку и говорит помощнику, чтобы посылку отправили диппочтой. Так и было. Мать потом писала, сколько страху натерпелась. Машина из НКВД пришла домой за ней. Везут ее, а она думает, что попал сын в нехорошую историю. А ей вместо того выдали вещмешок с тушенкой и сгущенкой.
Я и Берию видел. Иду по коридору, навстречу - офицер. Отодвинул меня бесцеремонно в сторону, а за ним Лаврентий Павлович. Ну, я ему во всю глотку: “Здравия желаю!”. Он даже вздрогнул от неожиданности.
Кремлевская охрана жила по строгим правилам. Общение с гражданским населением запрещалось. Между собой позволялось разговаривать только о погоде и женщинах. Бойцы не голодали. Владимиров, однажды обедая, отодвинул в сторону тарелку с недоеденным супом. Тут же у него поинтересовались: почему? Прибор унесли, чтобы остатки пищи взять на анализ. На всякий случай. Именно из этих продуктов готовили затем Сталину. Выходит, их добротность проверяли сначала на охране. Ребята находились под постоянным вниманием. Каждому вменялось в обязанность неусыпно следить за двумя сослуживцами. Повара Валю Ушакову опекали человек десять. Тем не менее, некоторые факты, касающиеся Сталина, становились достоянием кремлевцев. Они знали, что ему ежедневно готовят по три разных меню, и никто не мог предположить, какое он предпочтет. Родниковую воду ему доставляли из Подмосковья, а нарзан - самолетом из Кисловодска. Верховный любил лишь домашнее грузинское вино, угощал им своих генералов, которые затем отплевывались со словами: “На кой черт нам это пойло!”. Он оставался в Кремле, когда все остальные укрывались от бомбежек в метро. Про него сочинено много неправды, считает Валентин Георгиевич. Будто Сталин прибыл к специально приготовленному поезду из пяти вагонов для переезда в Куйбышев и ходил по перрону, раздумывая. Не было подобного, утверждает Владимиров, я охранял состав. Иосиф Виссарионович выезжал в район Волоколамска с Жуковым и Берией и собственными глазами видел создавшуюся там обстановку. Об этом мне рассказывал один связист.
Незабываемым для нашего земляка стал парад 7 ноября 1941 года. Накануне полк не спал всю ночь, проверяя миноискателями каждый сантиметр Красной площади. Утром вся охрана затаилась в заранее отведенных местах. Владимиров со своим отделением находился в 100 метрах от мавзолея Ленина, видел в бинокль, как Сталин шел на трибуну и остановился возле Черноусова, первого секретаря Московского горкома партии. Тот поднял руку, показывая на небо, заверяя, очевидно, что авианалета не будет. Парад длился минут 30, не больше. Его участники сразу же уходили на фронт.

После разгрома немцев под Москвой надобность в наружной охране Кремля отпала. Владимирова зачислили в четвертое управление комиссариата госбезопасности. Он попал в диверсионную группу под названием “Ракета” и стал Виктором Вороновым. Специалистов из ребят подготовили хороших: умели управлять любым автомобилем, летать на самолете, прыгать с парашютом. Их выбросили в тыл немцев. Они прошли 500 километров, выясняли расположение вражеских частей, разбирали рельсы на железных дорогах, потому что кончился тол. 28 октября 1942-го отделение возвращалось к своим через минное поле. Валентин шел последним. Кто-то зацепил проволоку, не замеченную в кромешной тьме. Раздался взрыв. Шестеро получили ранения. Замыкающий не подавал признаков жизни. Его сочли мертвым, оставили в поле, а сами поползли вперед, помогая друг другу.
Но боец оказался жив. Очнувшись, он понял, что сил у него нет. Оставалось ждать и надеяться на чудо. А его все не было. Владимирова мучила жажда. Мучения заставили распороть ножом ладонь и хотя бы немного высосать собственной крови. Нашли его через неделю - 5 ноября. Случайно. Наши собрались за “языком” и наткнулись на немецкого капитана. Форма была, конечно, с чужого плеча. До выяснения фамилии пленник получил по лицу сапогом. И только после этого попал в госпиталь. На следующий день повалил снег и ударил мороз. Повезло, стало быть. Причем вдвойне. На ноге ткани уже стали отмирать, началась гангрена. Стопу хирурги отрезали. Находясь на лечении, Валентин Георгиевич и не помышлял о возвращении домой. Служба госбезопасности нуждалась даже в покалеченных. Немцы вербовали пленных красноармейцев, желающих работать на Германию. Согласившихся лишали конечностей и забрасывали в cоветский тыл - фронтовики подозрений не возывали. Наши тоже использовали этот метод, но поступали гуманнее: подбирали сотрудников с соответствующим увечьем. Так что, Владимирову предстояло новое задание. К счастью, необходимость в нем к тому времени отпала.
Он служил еще несколько лет в спецкомендатуре Москвы и лишь потом вернулся в Орск. Сейчас ветеран живет как все. Пошаливает здоровье, а льготных лекарств ему не достается. Однако он никуда не ходит, не выпрашивает у властей. Не дают, ну и ладно. С ним остается память о днях, которые теперь изучают по учебникам, и этого ему достаточно.