«Вот, братцы, что война с нами делает»

В редакцию обратился орчанин Павел Холомеев с дневником своего отца Петра, ветерана войны, награжденного орденом Суворова II степени. По его словам, вернувшись домой инвалидом, фронтовик захотел рассказать молодому поколению не только о героизме на полях сражений и в тылу врага, но и о его «предтече», а еще трусости и подлости, свидетелем которых стал сам. Короче, о том, о чем не принято говорить во всеуслышание в День Победы. В дневнике были короткие истории «без грамма вымысла, с подлинными фамилиями героев», которые мы предлагаем читателям. Потап

До войны был я, братцы, человеком степенным, непьющим и некурящим. Старухи так и говорили: «Вот Потап – мужик так мужик, примерный, хозяйственный и набожный».
Мне уж пятьдесят стукнуло, когда война началась. Командиру нашего третьего взвода я понравился за трезвость и смирение. Вызвал он меня однажды в свою землянку и говорит:
– Будешь с сегодняшнего дня за старшего на батальонную кухню ходить – продукты получать. Хлеб, суп, кашу, чай бойцы сами унесут, а вот за водку и табак ты головой отвечаешь.
Не очень понравилось мне это поручение. Водку я сроду не пил, а табачище проклятый терпеть не могу. Но приказ выполнять надо...
В январе 1943-го снегу много навалило. Получил продукты и отправил во взвод, а сам остался «зелье» получать. А метель расшумелась не на шутку, траншею замело, и я сбился с пути. Пошел напрямик, против ветра. Увидал бугор под снегом, а на бугре пень торчит. Хотел на этот пень присесть отдохнуть и... обмер. Из середины пня дымок идет – это труба! – а под бугром внизу кто-то разговаривает по-немецки. Подкосились ноги, и упал я рядом с трубой. Понял, что лежу на крыше немецкой землянки.
– Господи, – шепчу, – помоги, спаси и помилуй... Что же ты, Господи, ведь я всю жизнь тебе молился, а ты помочь не хочешь... Ах так? Тогда ладно, смотри, коль ты есть!
Отвинтил крышку от фляги с водкой, сделал глотков десять, вытащил из кармана две гранаты и, выдернув кольца, сунул их в трубу, а сам бросился бегом к своим. Прибежал мокрый и злой.
– Да ты пьяный, Потап?! – окружили меня ребята.
– Так точно! – говорю. – Пьяный, и немецкую землянку взорвал, и от Бога отрекся, и табак скоро курить начну!
Отвели меня в землянку, где проспал я всю ночь и весь день. И мучит, и учит война таких набожных дураков, как я.

Трус

– Папа, а ты живых изменников Родины видел? – спросил меня сын Михаил.
– Нет, живых не видел. Страшно на войне, сынок, особенно новичкам, а потом привыкают. Но встречались и неисправимые трусы, которые днем и ночью думали, как бы не погибнуть в бою и сохранить свою подленькую жизнь за счет товарищей.
Явился однажды в наш взвод солдат-новичок Курочкин. Сам пожилой, бледный и растерянный, глаза его слезились, руки дрожали, а голос прерывался. «Робеет», – подумал я. Показал ему, как заряжать винтовку, пользоваться гранатой, и поставил у входа в свою землянку подежурить часа два, пока мы со связным посты проверяем.
Вернулись, смотрим: сидит Курочкин в стороне от оружия и всхлипывает.
– Встать! Почему оружие отставил?
– Боюсь, взорвутся.
– Кто взорвется?
– Гранаты.
– А винтовку почему положил?
– Она мешает.
– Кому мешает?
– Траншея узкая – ходить мешает.
– Да ты в траншее сидел? Сволочь!
– Устал, боюсь – убьют...
Во время дневных наступлений Курочкин куда-то исчезал, а вечером появлялся и жаловался, что сбился, потерял своих, просил пить. Ни уговоры, ни угрозы не помогали. Он все равно продолжал отставать от взвода и скрываться в кустах, откуда пятился ползком, боясь и своих, и немцев, и себя самого. К ужину возвращался, садился на корточки, глядя в землю, просил хлеба. На него противно было смотреть...
...Быстро собравшись, двинулись кустами к оврагу. Курочкин, озираясь по сторонам, бежал в цепи: ему хотелось спрятаться. Но позади был боец с автоматом. Тогда он расстегнул штаны и присел в кусты. Боец подождал немного, а потом выстрелил вверх. Курочкин подхватил штаны, побежал и закричал: «Пропал! Кончилась жизнь!» Спустившись в овраг, мы пошли шагом, и он успокоился...
Отдыхая лежа и рассматривая деревню, бойцы увидели человека. Он стоял к ним спиной, с поднятыми руками, а перед ним торчала винтовка, воткнутая штыком в землю.
– Ведь это Курочкин в плен сдается! – Бойцы кричали, свистели, звали его к себе.
Он повернулся к нам лицом и махнул рукой. Немцы к нему подойти не могли, мы – тоже, и Курочкин стоял как позорный столб.
– К бою! По изменнику – огонь!
Двадцать винтовок, пять автоматов и два пулемета коротко и зло сделали свое дело. По деревне ударила наша артиллерия. Немцы, падая от наших пуль, побежали к дальнему лесу. Мы подошли к расстрелянному Курочкину. Сержант Галанов выдернул его винтовку из земли, вынул затвор и бросил его в кусты. Написав на прикладе: «Изменник Родины», он с силой воткнул штык в спину мертвого Курочкина, пригвоздив его тело к земле.
Вот, Миша, до чего доводит трусость. А изменников Родины живыми я никогда не видел.

К печати подготовила Ольга Чашкова.