Арестантская жизнь на окраине Орска

В "предбаннике" – хмурые люди. Жмутся по углам. Меж колен – многоступенчатые коробки передач. Их передачи для тех, кто не спит. Их родственники – тать ночной и маньячина полуночный, «ночная бабочка» и Сонька Золотая Ручка – совершали под покровом темноты свои темные дела. А теперь дела – у прокурора. Теперь жулики в камере СИЗО под покровом одеяла ждут судьбоносного судебного решения… И первых на своем скользком пути тюремных передач. Пройдя через "зал ожидания", мы с Зосимовым ударились о жесткий взгляд дежурного. В клетке с нервным металлоискателем – бойница. Из пуленепробиваемой бойницы оперся об нас взглядом дежурный: "Паспорта, удостоверения. Сотовые выключить, сдать. Номерок получить. Эту бумажку – сопровождающему на подпись при выходе. Сейчас – налево по коридору".Робко проходим в дверную раму сканера. Металлоискателю я сразу не понравился. Тут же он срывается на истошный вой. Федор Зосимов злорадствует:
– Много кальция употребляешь, что ли?
– Да уж. Врата в ад… административный корпус...
Но попасть туда не так-то просто. Грехов одних мало. Оказывается, чтобы открылась впереди решетка, нужно захлопнуть такую же позади себя. Изолировать себя в клетке. И так несколько раз. Преград на нашем пути было еще очень много... Зосимов вернулся в предбанник, где сидели ожидающие, и толкнул решетку в их хмурые лица. Дверь за нами шумно захлопнулась…
В кабинете капитана внутренней службы В. Виряскина стоит телевизор. А в телевизоре – картинка видеонаблюдения. Подрагивающие на экране человечки бродят за "колючкой".
– Как вам этот видок? – Виктор Викторович стоит у окна. И откровенно любуется. А за окном начальника СИЗО не то, что в телевизоре. За окном почему-то солнце, сено, стройка, счастье… Деревенский вид.
– Я здесь уже несколько лет, – говорит Виряскин и надевает фуражку. – Из пятой колонии Новотроицка перевелся. Там был просто начальником отряда. А здесь начальник всего нашего следственного изолятора. И сейчас я посажу вас в карцер…
Я пошел по наклонной
Через минуту мы бежим по длинному коридору административного корпуса. Он вымощен кафелем, который отшлифован до блеска военными ботинками. Ступив на этот скользкий путь, мы совершаем налеты на многочисленные кабинеты, пугая погонами хозяев.
– Здесь у нас актовый зал, – объясняет нам капитан по дороге в карцер. – Работаем с кадрами: поощряем или ругаем… Здесь у нас столовая. Обслуживают женщины-осужденные. Вон видите их спецодежду?.. А здесь кабинет психологической разгрузки. Тут отдыхают наши сотрудники. Под присмотром психолога…
В кабинете психологической разгрузки уютный интерьер. Мягкая мебель. Шашки-шахматы. И прекрасный аквариум в котором отбывают свой собственный срок золотые рыбки.
При нашем появлении отдыхавшие солдатики вскочили с кресел. И принялись отдыхать исключительно по стойке «смирно». Ни один психолог не поднимает боевой дух так, как внезапное появление капитана…
Скользкий путь, на который мы ступили, не мог окончиться для нас чем-то приятным. И в конце коридора мы пошли по наклонной… Стали спускаться по "социальной" лестнице административного корпуса. Социальные слои здесь были представлены и форменными надзирателями, и заключенными в черной спецодежде. И те, и другие мирно уживались на лестничных пролетах.
Замечая в моих глазах предсмертный страх, мольбу и немой вопрос, Виктор Викторович улыбается и говорит:
– По закону мы имеем право оставить в хозобслуге некоторых осужденных. Но не убийц, маньяков и насильников, а благообразных жуликов с не тяжелыми статьями. Тех, кто мотает на ус срок до пяти лет. Мужчины в таком случае хватают кувалду и бросаются на ремонт хозпомещений. А женщины идут на «мокрое дело» – поломойками и уборщицами…
А прощелыга Федор Зосимов нашептывал в другое ухо:
– В уголовном мире считается зазорным остаться после судебного решения в СИЗО. Условия здесь щадящие, тишь и благодать, но криминальный «авторитет» может потерять свое доброе имя. Не будут его больше звать Топор-по-пальцам-Гарри. А будут называть каким-нибудь нехорошим словом. Например, редиска.
– Феденька, я не знаю, что страшнее, грозящий мне карцер или вы… Зосимов, убил, что ли, кого? «Торчал» где?
Тем временем Виряскин, как Вергилий, ведет меня, как Данте, сквозь круги лестничных пролетов, чтобы найти выход к Свету. И наконец выходим мы на свежий воздух. На охраняемую территорию, именуемую «режимом»…
И где-то в недрах начальственного кабинета на экране телевизора появились три человечка… Двое шептались, а третий был в фуражке.
В изоляции от всех
«Режим» обнесен особой колючей проволокой «егоза». И высоченными тюремными стенами. А на стенах – провода. А провода никто не ворует. Странно для Орска.
– Под напряжением, Виктор Викторович?
– Нет-нет. Освещение. И сигнализация. А напряжение «отменили» еще в 1953 году...
Тут Зосимов склоняется к моему уху и высказывает мнение:
– Уважаемый, как вы считаете, может, стоит и на орских улицах отменить напряжение? А вместо уличного освещения пускать по проводам сигнализацию. Так и победим воровство цветмета?
Тут я склоняюсь к мнению Зосимова и говорю:
– Но для чистоты эксперимента надо бы также обнести наш город высоченной тюремной стеной. С вышками. И тогда возродится Орск. Потому что всем ответственным орским жуликам дадут лопату и бросят их на ремонт хозпомещений.
И действительно. Мы пылим по запорошенным цементом «улицам» СИЗО и удивляемся. Орский изолятор сегодня – одна большая коммунистическая стройка. Благообразные жулики в аккуратных шапочках возводят себе темницы, а для отделения охраны – специализированные помещения. Причем здесь не только 100% явка во время выборов, здесь многоэтажный корпус построили за семь месяцев.
Похоже, только в России такое бывает, чтобы осужденные строили себе тюрьмы. Однако воспитательный эффект. И если три года назад до 40 человек томились в комнатушке, то теперь самая большая камера в изоляторе – на 14 человек.
Таким же манером отстроили осужденные и хоздвор. Но на хозяйственном дворе сейчас другая ситуация... Здесь в каждой клетке не по 14, а по 40 поросят. Здесь теснота страшная. Свиней как собак нерезаных. А кур в курятнике как свиней нерезаных… А собак в питомнике как ни задабривай, они все равно злющие. Завывают в вольерах как резаные. А всё остальное регочет, квохчет и похрюкивает.
В общем, когда зашли мы на хоздвор, где сено, солнце, стройка и счастье, мы попали как будто в деревню. К дедушке. Где резной палисад.
Эх… Спросить парного молочка и упасть в клумбу! Но капитан Виряскин не пустил меня в клумбу. И не подарил офицерскую фуражку. Он сказал:
– Всё это построено за счет внебюджетных средств.
Вывод. Если в городе Орске вслед за правом избирать и быть избранным отменят право получать зарплату и не быть уволенным, то СИЗО, наверное, проживет и без города Орска. Специальный контингент, административный корпус и отделение охраны следственного изолятора практически изолированы от города и его хронических проблем. Тут не страшна сибирская язва – мясо свое. Не страшна хлебная палочка – свой хлеб. А уж когда яйца свои, то вообще сальмонеллез не страшен...
Зосимову особенно понравилась хрюшка в клетке хоздвора. Она просунула рыло сквозь тюремную решетку и довольно хрюкнула. Ей не нужно терять человеческое лицо, чтобы стать настоящей свиньей. Федор сфотографировал узницу и сказал:
– Вот где свобода совести. Заходи в свинарник, режь какую-нибудь Правду-матку. И пусть подследственный пипл хавает…
Телевизоры и унитазы
…И наступает час расплаты за мое репортерское любопытство. Капитан Виряскин передает нас под ответственность своего зама - подполковника Моисеенко. Более строгий и менее разговорчивый Александр Захарович с удовольствием соглашается ввергнуть в карцер представителей свободной прессы.
Коридоры становятся темнее. Они уже раздвоены вдоль сеткой-рабицей. Те, кто переступил черту, оказались по ту сторону сетки. А те, кто все еще зарекается от сумы и тюрьмы, – по эту…
Наконец сетка заканчивается. Мы входим в поблескивающую металлом галерею камер. Здесь немноголюдно. Попадающиеся на пути осужденные отворачиваются к стене. Этого требует инструкция. А если кто-то забыл или замешкался, заметив штатских, грозный Александр Захарович выкрикивает:
– Освободить проход!
На протяжении всего пути я слышу только звон ключей и буханье дверей. Они мне рассказывают больше, нежели подполковник Моисеенко. Чтобы тяжелая дверь закрылась, нужно ее захлопнуть за собой. И если каждый день слушать, как бухают двери, то, наверное, сам начнешь… бухать. Только с ударением на втором слоге. Штатный психолог СИЗО рассказывал позже о том, как два отслуживших в армии парня уволились с хорошо оплачиваемой работы в изоляторе именно из-за этого тюремного шума…
А подследственные обитают в камерах до года. И привыкают к тюремному шуму. Без чего на свободе уже как-то скучно становится…
Бронированные двери камер имеют на себе столько запоров, такой мощный тюнинг, что похожи на тело расплющенного терминатора. Бронированные двери с номерами тянутся по обе стороны коридоров. Своим номером помечены и окна камер со стороны улицы. Не дай бог подследственным просунуть лицо сквозь оконную решетку и обхрюкать охранника. Тот сразу вычислит камеру по номеру и по этому же номеру сделает предупреждение…
Остановившись поперек длиннющего коридора, подполковник поправляет воротник и предлагает нам с Зосимовым пойти в номера. К дамам. Убедившись, что дамы прикрыли свое неглиже, отворяем бесчисленные запоры. Заходим… Дамы встречают гостей стоя. Выстроившись в шеренгу. Надо сказать, на свободе такого никогда не бывает... Главная дама в камере, сразу выбрав взглядом того из нас, кто в погонах, говорит дежурные фразы приветствия. Подполковник Моисеенко приказывает спрятать висящее на батарее чулочно-носочное изделие и представляет журналистов. Зосимов краснеет и прячется за фотоаппаратом.
Женские лица, изборожденные шрамами, безразлично смотрят в стену за нашими спинами. Шрамы красят, вообще-то, мужчину… А женщинам остается как раз наоборот: закрашивать свои шрамы косметическими средствами. Но определенные статьи уголовного кодекса накладывают на женские лица неизгладимый отпечаток. По выражению лица я угадываю гражданку, которую судят за убийство…
Кроме косметики, на полках в этой камере замечаю книги, пожертвованные нашими читателями. Не так давно мы объявляли благотворительную акцию. И подписчики «Хроники», отличающиеся сердобольностью, привозили в редакцию домашние библиотеки. Сейчас я могу засвидетельствовать, что книги дошли до своего адресата. И даже узнаю вкусы осужденных и находящихся под следствием. Среди них пользуются большим спросом исторические романы. А детективы не пользуются. Местная публика может сама строчить в день по детективу. В сравнении с опытом здешних дам Александра Маринина нервно курит в сторонке…
Кстати, в СИЗО читают и «Орскую хронику». На протяжении нескольких лет 50 экземпляров свежего номера на благотворительной основе перекочевывают прямо из редакции в застенки СИЗО.
А еще в этой камере двойные решетки на окне. И одна решетка в углу. Цветная, марки «Рубин». Телевизоры – это тоже решетки. Окно в мир недоступного. Телевизоры – это тоже чья-то жертва. И жертва, нужная изолятору. Желанная для изолируемых. Нервозность в закрытом помещении среди покрытых шрамами граждан может разрядить обычный телеящик. Но его не построишь своими руками. Как свинарник.
А еще в этой камере – унитаз. Заметьте, не чаша Генуя, которую мы видели в ремонтируемых камерах. Которая только называется красиво и по-итальянски, а выглядит правдиво и по-русски: банальная дырка в полу. И пробкой заткнута ее подлая сущность… Чаша терпения администрации СИЗО переполнилась, и объявление в нашей газете вновь разжалобило читателей. Подержанной сантехникой подписчиков «ОХ» – бачками, унитазами, раковинами – укомплектовано сегодня большинство камер. Мы с Зосимовым увидели даже неразбитое сердечко, которое из битого кафеля кто-то романтически выложил над санузлом…
Телевизоры и сантехника – вот насущные проблемы пенитенциарной системы.
«Путь домой»
Сунуть нос в следующую камеру я решил собственноручно. Собственноручно отодвигаю задвижку на дверном глазке камеры и сую нос в специальную выемку для носа надзирателя (впрочем, эта выемка могла служить и другим целям). Сквозь двойное мутноватое стекло напряженно всматриваюсь в полумрак камеры. Нет ли бесчинств? Не притаился ли за тумбочкой маньяк с заточенной ложкой?.. На нарах пусто. Лишь на одной нижней полке мирно почивает гражданин. Мои манипуляции с задвижкой на глазке, однако, его разбудили. Заслышав шебуршание, подследственный гражданин, конечно же, решил, что сейчас войдет надзиратель. Или что-то объявит сквозь дверь. Или даст каши. Но у меня не было каши, я располагал лишь банальным репортерским любопытством…
Гражданин поднимается с нар, нахмуривает брови, ковыляет к двери и нервно смотрит в глазок. Я замираю и тоже смотрю в глазок. Наверное, он меня не видит… Я не свожу глаз с лица узника, потому что в это время меня должны сфотографировать для истории. Узник что-то спрашивает, всматриваясь в глазок, и ошеломленно возвращается на нары. По его оскорбленной спине можно прочитать: «Вот, что хотят со мною, то и делают»…
– Александр Захарович, а стекла в глазках затонированы? Из камеры не видят надзирателя?
– Да нет, обычные прозрачные стекла. Всё видят. Уважаемый, наш следственный изолятор полностью открыт для прессы…
Позже мы побывали и в других камерах. Например, у подростков. Нравы везде одинаковы. Только у подростков над полочками и нарами – фотографии любимых. А в камерах более матерых подследственных я этого не заметил.
Шеренга бритых молодчиков тоже уверяет нас в том, что «жалоб нет». А интервью, к которому склоняет юношей безжалостный подполковник Моисеенко, ограничивается скупым номером статьи УК (в основном, это «кража»).
Шеренга девушек с интересом смотрит на Феденьку Зосимова и тоже благовоспитанно молчит. Проворовавшиеся барышни лишь изредка демонстрируют начитанность, бравируя остроумными цитатами из Уголовного кодекса.
Куда более разговорчивым оказался осужденный Коновалов. Он встретил нас на входе в помещение хозотряда. Коновалов не первый год в СИЗО. Ему дали пять лет по статье, которую он не захотел цитировать… Сейчас он является помощником начальника отряда. Его отряд состоит из 160 осужденных.
Сидим в его кабинете. На стене повешен заключенный (в рамочку) Путин. Значит, милая сердцу каждого заключенного рамочка с Путиным есть и в этом кабинете. Угощаемся арестантским кофеем в бедных пластиковых стаканчиках. От экзотического тюремного напитка, предложенного осужденными, не отказался даже Ф. Зосимов, у которого проблемы с давлением. В комнатушке – старая мебель, телевизор «Каскад», катушечный магнитофон, зачитанные книги.
– Зато в комнате отдыха у нас неплохой видеопроектор, – говорит Коновалов. Высшее образование искрится в его глазах. Возможность преждевременного освобождения за инициативность в общении с прессой придает ему уверенности. – Устраиваем видеопросмотры по выходным!.. Домашний кинотеатр с объемным звуком. Проецируем видео на стену камеры, и качество отличное… Например, на днях закупили многосерийный «Штрафбат» на DVD, потому что не можем посмотреть по телевизору. У нас в это время обход.
– Я был в вашей комнате отдыха. Видел бильярд. И приличную ударную установку для заправской рок-группы…
– Бильярд сделали сами, а ударная установка – это да…
– Ансамбль у вас?
– Да-с… Бренчим потихоньку. По выходным.
– А как называется ваша группа?
– «Путь домой».
– Что же, есть музыканты среди осужденных?
– Нет. Но было бы желание, а свободного времени здесь много. Всему можно научиться. Вон, Одиссей разводит курей…
В кабинет незаметно зашел и примостился у входа пожилой осужденный. Грек по национальности, который действительно носит это редкое имя. Он начинает рассказывать о разведении домашней птицы, жонглируя профессиональными терминами. Птичник по профессии, он построил работу на ферме изолятора так, что куры стали нестись, как сумасшедшие. В СИЗО Одиссей проявил свой талант, который был не востребован на свободе.
Вот такими самобытными талантами и живет изолятор. Профессионалы в своем деле за стенами СИЗО не нужны обществу, общество не оплачивает достойно труд профессионалов. Тогда Одиссей закапывает свой талант в землю и идет на дело. На иное, не свойственное его натуре, дело. Одиссея ловят и сажают за высокие стены. И тут он начинает творить чудеса. Новая политика в курятнике, до которой не додумался бы даже подполковник Моисеенко, в корне меняет ситуацию с приплодом… Попив кофея, мы садимся в карцер.
Карцер
Карцер находится в одном из коридоров, за одной из шумных дверных решеток. И что-то мне смутно напоминает…
– Изверги! – срываюсь я. – Вы куда меня сажаете? Это же точь-в-точь мой рабочий кабинетик в нашем редакционном особнячке!
Мой редакционный кабинет столь же мал. Но и столь же уютен. Разве что унитаза керамического недостает. Для бесперебойного производства. Крашеный деревянный пол, санузел от наших читателей, чистые стены, стульчик и столик прикручены к стене.
– Ну, что… Закрыть тебя в карцере? Не забоишься тут один?
– Хе-хе… Переманить решили. А зарплату платить будете?..
Орский СИЗО регулярно посещают с экскурсиями подростки, относящиеся к категориям риска. Чтобы шпана забоялась и не совершала преступлений. Мы с Зосимовым специально прошли по всему маршруту этих экскурсий. Так вот, более удручающее зрелище можно увидеть в каждом втором подъезде орских «хрущевок». Завсегдатаи которых – как раз подростки, относящиеся к категориям риска. А экскурсия в орский СИЗО более познавательна для хозяйственных руководителей предприятий. И глав администраций. Таково наше мнение.

Фото Д. Бикбова.